«Мой дорогой Стивен (поскольку ты почтил меня честью, подписавшись только одним именем).

Не без волнения я получил твое письмо из Портсмута со столь лестными словами доверия, поскольку, фактически, оно давало мне доверенность изъять принадлежащие тебе средства у банкиров, которыми ты недоволен, и поместить их у господ Смита и Клоуза.

И с еще большим волнением я сообщаю, что не смог исполнить твое пожелание, поскольку письмо, пусть и безукоризненно сформулированное, было подписано просто «Стивен». «Остаюсь, дорогой сэр Джозеф, твоим пред. покорн. слугой. Стивен».

Цель документа была более чем ясна, старший партнер в банке признал это, но объяснил, что банк по данному письму действовать не может. Я посоветовался, и оба юриста наперебой заверили, что позиция банка неуязвима.

Меня это крайне разозлило. Но прошло совсем немного времени, и моя злость заметно уменьшилась после новости о том, что «Смит и Клоуз» прекратил выплаты. Вскоре они обанкротились, как, к сожалению, и многие другие провинциальные банки. Их кредиторам не стоит надеяться получить и шесть пенсов с фунта. Тем временем, банкиры, которыми ты был недоволен, несмотря на множество провинностей оказались более надежными и устойчивыми. В Сити им доверяют, так что из кризиса они вышли сильнее и даже богаче, чем прежде. Так что твое состояние в целости лежит в их хранилищах, хоть и хранят они его грубо и невежливо. Может оно даже, кто его знает, и приросло. Заверяю, что твои распоряжения о выплате рент, подписках и тому подобному будут теперь скрупулезно исполняться. С этим и хочу поздравить. Остаюсь, дорогой Стивен, твоим преданным (хотя и непослушным) покорным слугой.

Джозеф.

Буде доведется тебе забрести в мангровые болота, и, если представитель (пусть и невзрачный) Eupator ingens будет пробегать в пределах досягаемости — пожалуйста, вспомни обо мне».

Лишь некоторое время спустя Стивен смог понять, что он чувствует, выделить главенствующую эмоцию в круговороте многих. Удовольствие, разумеется, но также и сильный протест против него и против смятения духа, уже успевшего привыкнуть к невзгодам, а еще злость на дрожащую руку. Мэтьюрин некоторое время размышлял о степенях веры и неверия. Унаследованное богатство, которое он всегда считал непропорциональным и в некоторой степени дискредитирующим, всегда было терпимо абстрактным и неосязаемым — тусклый, отдаленный набор цифр в книге антиподов Сиднея. Насколько же его приобретение и потеря затронули глубинные части его разума? Но когда различные течения успокоились пусть и не до штиля, но хотя бы до ровной зыби, ему пришло в голову, что в целом, даже с учетом потенциальных неудобств, лучше быть богатым, чем бедным. Но богатым непублично, как тот абсурдный персонаж Голдсмита. Собирался он еще добавить «лучше быть здоровым, нежели больным, что бы там Паскаль ни говорил», когда заметил, что сильные эмоции вчерашнего и сегодняшнего дней прогнали столь сильное раздражение, а также сонливость и желание курить табак.

«Все равно побалую себя сигарой по пути в дом губернатора», — решил он, надевая свой второсортный сюртук.

«Размытое удовольствие, даже радость, но не лихорадочная экзальтация», — размышлял Стивен по пути от пристани, пока ароматное облако дыма следовало за ним. Но на этом коротком пути ему пришлось пройти мимо трех групп каторжников в кандалах, множества людей без цепей, но в грубой, плохо сшитой одежде и нескольких жалких шлюх, так что радость стала едва заметной. С другой стороны, объяснения в письме сэра Джозефа, непривычная, хотя и приятная его фамильярность, поразительно ясно сошлись воедино, когда Стивен приостановился взглянуть на Порт–Джексон. Там готовился к выходу в море местный бриг тонн на двести. Он стоял на якоре, несколько шлюпок подходили с наветренной стороны, а из орудийных портов среди всеобщего безразличия валил дым. Дело было в том, что при занудном копировании составленной юристом доверенности, его разум вернулся к почти законченному письму Диане. Его он наверняка подписал «С. Мэтьюрин», оставив «Стивен» для сэра Джозефа.

На лужайке перед домом губернатора обитал небольшой кенгуру, и Стивен разглядывал его со ступеней до десяти минут шестого, после чего попросил доложить о себе и был препровожден в приемную. Здесь миссис Макквайр снова продемонстрировала определенное сходство с Дианой — она тоже оказалась непунктуальной. К счастью, окно выходило на лужайку, кенгуру и несколько стай очень маленьких длиннохвостых сине–зеленых попугаев. Стивен сидел умиротворенный и довольный, наблюдая их в исключительно ярком свете.

— Как минимум частично такая яркость объясняется тем, что очень многие деревья держат свои тусклые листья вертикально, так что тени мало, — произнес он. — Это придает определенную атмосферу уныния этому месту, если не самому небу.

Открылась дверь, но вместо лакея выбежала сама миссис Макквайр с несколько растрепанной прической. Стивен встал, раскланялся и улыбнулся, но с определенной сдержанностью. Он не знал, рассказали ли ей о стычке с Лоу до того, как она написала записку. Дружелюбная улыбка и извинения за задержку успокоили Мэтьюрина. Секундное размышление объяснило ему — жена губернатора (опять–таки, как и Диана) провела много лет в Индии, где белые офицеры — перекормленные, в жарком климате, пользующиеся неограниченной властью — дрались так часто, что мало кто обращал внимание на простые раны.

Она внимательно слушала рассказ Стивена, а потом спросила:

— Они милые?

— Вовсе нет, мэм. У них маленькие глаза, тусклая черная кожа, они худые и неуклюжие. Но, с другой стороны, они выглядят довольно добродушными детьми, привязанными друг к другу и друзьям. Как минимум, они весьма одаренные лингвисты и уже говорят на весьма достойном английском — на одной разновидности с матросами, на другой — с офицерами.

— Вы не думаете забрать их домой?

— Они родились почти на экваторе, и у меня рука не поднимается везти их мимо мыса Горн на столь сырые, холодные и туманные острова как наши. Если бы я им нашел здесь дом, то с радостью оплатил бы их содержание и обеспечил материально.

— Возможно, если бы я их увидела, проще было бы найти решение. У вас найдется время привести их завтра днем?

— Разумеется, мэм, — заверил Стивен, вставая, — и я бесконечно признателен вам за доброту.

Он прошел по лужайке к воротам. Кенгуру неуклюже подошел на четырех ногах, сел, заглянул ему в глаза и жалобно проблеял. Но у Стивена ничего не нашлось, и поскольку кенгуру не дал себя погладить, они расстались. Животное наблюдало за доктором, пока он не дошел до ворот.

Мэтьюрин спросил у неподвижного часового, как пройти к гостинице Райли. Никакого ответа, лишь еще большая закостенелость и напряженный взгляд до тех пор, пока не вышел привратник:

— Если бы он ответил, сэр, если бы он ответил кому–нибудь помимо армейских офицеров, завтра бы у него рубаха была в крови. Так ведь, паря? — Паря прикрыл один глаз, не пошевелив головой, не то что туловищем. Привратник продолжил: — Гостиница Райли, сэр? Прямо по левой стороне, прямо перед первым кирпичным домом.

Стивен вначале поблагодарил его, а потом благословил — указания оказались точными. Хотя дорога оказалась печальной — встретилось много каторжников в грязных тюремных робах. Некоторые смотрели отсутствующим взглядом, другие — злобным, третьи — в глубокой меланхолии. Много было и солдат, тоже в жестокой неволе, но у них хотя бы есть право бить тех, кто оказался еще более несчастным. Луч света пролило приветствие от полковника Макферсона и еще одного офицера из Семьдесят третьего, проходивших мимо, а еще больше — вид Мартина на месте встречи, которое можно было бы принять за притон на перекрестке где–нибудь в Алленском болоте, если бы не отсутствие дождя или грязи и не наличие трех видов диких попугаев на проваленной соломенной крыше. Ручные попугаи сидели в клетках или на подставках внутри. Мартин стоял рядом с траурным какаду, перевязывая укушенный палец носовым платком: