Да, и звания мне до сих пор никакого не дали. Наверное, ещё придется стараться или удачно выйти замуж (не дай бог!). А я разве ещё не сказала? Нет, я не замужем. Хотя возраст уже не просто поджимает, а орет благим матом: ‘Поторопись, иначе будешь стариться в одиночестве’.
Но как тут устраивать личную жизнь, когда она вся целиком принадлежит моим школьникам?.. Тут надо делать осознанный выбор - или они, или муж. Я в свое время выбрала их и ни капельки не жалею. О чем я действительно сокрушаюсь, так это о том, что собственного ребенка не родила. А для этого муж совсем не обязателен. Главное, найти мужчину, от которого бы хотелось родить, но и с этим - увы! - полный облом.
Мои многочисленные подруги уже отчаялись устроить мою личную жизнь и махнули рукой. Самой упорной оставалась Лорка, моя подруга ещё со школы, но она восемь лет назад уехала на свою историческую родину, в Германию, и теперь пытается выдать меня замуж за немца по переписке. Наивная, это ж какой дурак переедет из благополучной Европы в нашу российскую глушь? А я сама отсюда ни ногой. Да и на фиг мне сдался этот законный брак?
Вот толку, что мои родители в нем состояли? Разбежались, когда мне и пяти лет не исполнилось, подкинули меня маминой маме, а сами кинулись устраивать личную жизнь. И так активно это делали, что папа с очередной новой женой очутился в Америке, а мама вышла замуж за южноафриканца. У них в новых семьях новые дети родились, а я оказалась им совершенно не нужна. Звонят пару раз в год, поздравляют с Новым Годом и днем рождения. И на этом их родительская забота заканчивается.
А вырастила меня бабушка Мотя, Матильда Станиславовна Понятовская, профессор, доктор физико-математических наук, завкафедрой в нашем политехе. Сколько себя помню - в нашем просторном, двухэтажном, деревянном доме, в старой, исторической части города, всегда толпились студенты, аспиранты, преподаватели. Такое веселое научное сообщество энтузиастов и настоящих фанатов от науки. Сейчас таких трудно встретить. Всё стало более упорядоченным, размеренным, прилизано-скучным и насквозь меркантильным.
У бабушки родители тоже преподавали в нашем политехе, а её дед, Михаил Казимирович Понятовский, был известным в Варшаве ученым, учеником самого Лобачевского, и в наш город переехал вместе с семьей и со всем Варшавским политехническим институтом ещё в 1916 году, а умер в голодные двадцатые, в один день со своей женой.
Его сын, а мой прадед погиб в 1942 году на Великой Отечественной войне, куда по призыву не попал по возрасту, но ушел воевать в ополчении. Моя прабабушка вырастила двоих детей одна и всю оставшуюся жизнь хранила верность погибшему мужу и математике.
Бабушкина старшая сестра Антонина вышла замуж за коренного москвича и преподавала в МГУ математику. А её единственный сын Вячеслав стал геологом и лет сорок пропадал в ‘полях’, пока не перешел на преподавательскую работу на геофаке в том же МГУ.
Сама бабушка Мотя замуж никогда не выходила, будучи студенткой, родила вне брака ребенка, что в то время было не маленьким подвигом. Но как-то досужие разговоры её никогда не интересовали. Краем уха я слышала, что отцом моей матери вроде был женатый доцент, преподававший у бабушкиного курса ‘вышку’. Но это только слухи…
А моя мама быстренько поменяла древнекняжескую гордую фамилию Понятовская на приземленную Шебутько, чтобы быть ближе к народу. Вообще, она у нас сплошное выпадение из классического образа ребенка из интеллигентной семьи: замуж выскочила в восемнадцать лет за однокурсника, первого красавца на факультете родом из райцентра (опять-таки тяга к истокам!); в девятнадцать родила меня и завязала со скучной математикой, подавшись в сказочный мир тележурналистики (в одной из командировок она и познакомилась со своим вторым мужем); теперь живет на ферме под Йоханнесбургом и разводит кур.
И кем я могла стать с таким корнями? Конечно, только математиком. Но моя принципиальная бабушка не стала пристраивать меня в свой вуз, а отправила на общих основаниях поступать в наш университет. А мне побоку. Я математику люблю, и она отвечает мне взаимностью. Так что и поступила, и училась я хорошо, и аспирантуру тоже легко закончила.
Вот только с защитой кандидатской диссертации полный облом вышел: в девяносто шестом году это стало стоить преизрядных денег, независимо от ценности и новизны защищаемой темы. Не помогли даже бабушкины связи, к которым она, скрепя сердце, прибегла. Деньги считать к тому времени научились и далекие от мира сего ученые мужи. Или просто настоящих уже не осталось?
Члены ВАКа бурно радовались бабушкиному визиту - все-таки многих из них она знала ещё зелеными абитуриентами, а узнав его причину - отводили в сторону взгляд, разводили беспомощно руками и ссылались на вышестоящих вымогателей.
Мы с бабушкой подумали-подумали и принципиально решили не платить, оптимистично решив, что этот беспредел когда-нибудь закончится. Наивность - наше имя. Ученую степень я никогда уже не получу, ну и фиг с ней! Хотя после смерти бабушки я нашла у неё в шкатулке пухлый конверт с надписью ‘Аньке на защиту’. И там - почти сто тысяч рублей. Значит, бабуля втихомолку собирала мне деньги. Мечтательница!..
Да, перешагнув рубеж нового тысячелетия бабушка умерла, и я осталась совсем одна. К тому времени я уже преподавала математику в частном лицее, где обучались отпрыски наших местных толстосумов. Детки ничего не хотели учить, но права качали вполне квалифицированно, поэтому оценки я им ставила преимущественно с потолка.
Мне платили хорошую зарплату, лицей был престижным и совсем рядом с домом, что было немаловажно - бабушка последние годы болела и почти не вставала. И я между уроками бегала домой: ухаживать за ней, давать лекарства, кормить и делать уколы. От сиделки бабуля наотрез отказалась, хотя мне предлагали неплохих специалистов.
Так что я наплевала на свои педагогические позывы и, стиснув зубы, мило улыбалась ученикам и их родителям.
А со смертью единственно близкого мне человека пришло понимание - если не изменю свою жизнь сейчас, то так и буду до самой пенсии прогибаться под этот мир. Пора было начинать прогибать мир под себя.
Тут мне очень сильно помогла Лорка. Она как раз в то время затеяла переезд в Германию и продавала свою трехкомнатную квартиру в спальном районе и дачу, недалеко от города. Узнав о моих планах, она тут же подключилась к ним со всей энергией.
Мы с ней обменялись жилплощадью. После чего она покопалась в архивах, нарыла документы на Лобачевского, на моего прапрадеда и на прадеда, протолкнула наш бывший дом в статус ‘исторического здания’ и продала его за немыслимую сумму в двести тысяч евро какому-то богатею, который скупал такие архитектурно-исторические раритеты в российских городах.
Из этой суммы Лорка себе забрала только сорок пять тысяч за свою квартиру и дачу, а остальные мы потратили на евроремонт в моей новой квартире, новую мебель, бытовую технику, перестройку дачного домика, а остатки отложили на ‘черный день’.
Я уволилась из лицея и перешла в районную школу, где до этого работала Лорка. Школа может и не ах, но стоит почти во дворе моего нового дома. Так что до работы мне добираться три минуты в самом медленном темпе.
Устроив меня со всевозможным комфортом, подруга умотала за границу, взяв с меня страшную клятву обязательно её навестить в ближайший отпуск. Так у меня началась новая жизнь…
Ох, как же хорошо! Моя соседка вышла на ‘Чкаловской’. Хоть одну остановку проеду в тишине. Даже наплюю на то, что на освободившееся место тут же плюхнулась особа необъятных размеров. Пришлось выставить локоть, а то она меня просто бы раздавила.
Но через пару минут я резко переменила свое мнение. Ужасно, когда в такую жару к тебе кто-то липнет своим потным и вонючим телом. Нет, лучше уж я постою до своей остановки, а то провоняюсь окончательно.
Перехватив поудобнее тяжелые кульки, я стала пробираться к дверям. Народ недовольно ворчал, но местами менялся. Интересно, я одна, что ли, на следующей выхожу? Ну, понятно, больше таких раззяв не наблюдается. Остальной народ ломится на ‘Горьковскую’.
