Поздоровавшись, старший инженер указал на «Техническую эстетику».

– Никак новое увлечение у вас, Константин Тимофеевич?

Волков улыбнулся. Гракович помимо своего «основного хобби» обзавелся еще одним – вел летопись увлечений своих коллег.

– Нет, Володя, на этот раз ваша коллекция останется без пополнения. Принес кто-то из ребят, а я вот решил полистать.

Волков помолчал, потом добавил:

– Что-то Быстров запаздывает сегодня.

– Я за него отдежурю, Константин Тимофеевич. У Кирилла сегодня праздник – «День рыбьего новоселья».

Увлечение младшего научного сотрудника Кирилла Быстрова началось с того, что он притащил в лабораторию трехлитровую банку, в которой лениво шевелили плавниками толстые золотые рыбки.

– Главное для рыбок – это простор! – говорил Кирилл, любовно поглядывая в сторону банки. – Вот сделаю аквариум… Большой, снизу подсветка… Это будет сказка!

Через два дня Гракович увидел, как Кирилл безуспешно пытался протолкнуть в дверь автобуса огромный канделябр.

– А это-то зачем? – удивился Гракович.

– Для подсветки.

И Быстров с кряхтеньем взвалил канделябр на плечо…

– А-а, «сказка»? – оживился Волков. – Надо будет посмотреть.

– Ну, зрителей там и без нас хватило. На соседей новоселье большое впечатление произвело. Из ЖЭУ звонили, интересовались, действительно ли гражданин Быстров у нас работает.

– А в чем дело? – не понял Волков.

– Да лопнула «сказка». На двести четырнадцатом ведре. Так что прийти сегодня Кирилл едва ли сможет.

…Грохнули распахнутые порывом ветра двери лаборатории, и створки окна угрожающе-стремительно потянулись за сквозняком. Волков дернулся по направлению к окну, но Гракович опередил его.

– Буря будет, – сказал он и тщательно задвинул шпингалет.

– Пожалуй, – согласился Волков. – Пойду я, пока дождя нет.

Он снял с вешалки плащ.

– Программа без изменений? – спросил Гракович.

– Минут через сорок начинайте изменять все три потока информации. Графики на столе.

Волков еще хотел что-то добавить, но передумал.

– Константин Тимофеевич… а вы-то сами, неужели всерьез полагаете, что причина неполадок в непрохождении потоков?

– Не знаю. – Волков никак не мог попасть в рукав плаща. – Во всяком случае – это один из вариантов.

– Раньше все было в порядке…

– На то и машина, чтобы в ней что-нибудь ломалось, – неуклюже пошутил Волков. – Впрочем, сегодня это прояснится. А что это вы, Володя, засомневались? Новые идеи есть?

– Увы! – Гракович развел руками, улыбнулся. – С идеями у нас последнее время туго…

Дорожка вывела Волкова к «резиденции». Поскрипывая песком на каменных ступенях, Константин Тимофеевич опустился на площадку лифта, прижал указательный палец к глазку и стал ждать, когда бдительная система электронной охраны обшарит тайники своей памяти.

Круг лиц, работавших с СПС-2, был невелик, но почему-то на этот раз электронный сторож не торопился пропускать Волкова.

– Э-э… Сим-сим, не узнаешь, что ли? – пробормотал Константин Тимофеевич.

Самообучающаяся плазменная находилась глубоко под землей. Наверху были только системы «жизнеобеспечения» привередливого творения Волкова: мощная подстанция, питавшая энергией Агафона и насосы системы охлаждения вакуумного колпака, под которым сатанели стиснутые магнитным полем миллионы градусов звездного пламени.

Наконец двери распахнулись, и Волков вошел в кабину лифта. Листы корабельной брони мягко сомкнулись и отрезали подземелье от лучей звезд, которые несли свою бессменную вахту где-то там, над ватными одеялами облаков, выше молний, в звенящей черной пустоте. За стеной проскочили три слоя железобетона.

«Взрыв сверхновой можно переждать», – шутили в лаборатории, знакомясь с проектом «резиденции Агафона».

Волкову предстояло свидание со своим детищем. Не в буквальном, конечно, смысле. Никто из создателей не видел СПС-2 воочию. Даже защищенные телекамеры время от времени выходили из строя, глядя на скрученный спиралью плазменный шнур, в котором хаос ядер и электронных оболочек представал порядком более высокого содержания: структурами памяти с их немыслимыми комбинациями.

Свидания, о которых идет речь, внешне выглядели довольно странно: шаркая большими войлочными туфлями, сотрудники лаборатории аналоговых систем шли к особому аппарату, стоявшему в центре небольшой комнаты. Аппарат внешне напоминал сушилку для волос в парикмахерской. Это был блок интуиции.

Основную массу информации Агафон получал с обычных считывателей. Новые сведения тремя потоками; точные науки, естественные, гуманитарные – постоянно поступали в электронную память машины. Но просто обладать знаниями мало. Надо еще уметь быстро и безошибочно выбрать из их массы единственно необходимые. У человека это качество называется интуицией. Этому же хотели научить СПС-2 ее создатели, для этой цели и предназначалась «сушилка». По инструкции севшему в кресло полагалось читать художественную литературу. Можно было смеяться и плакать. Можно было даже вздремнуть, если подлежащая прочтению книга казалась неинтересной. Для создателей Агафона важным было даже не то, что читали сидящие под «сушилкой», а то, как читали: чувства и переживания людей. Предполагалось, что механизм эмоций и интуиция связаны между собой и что наиболее сильные из процессов, происходящих в мозгу человека, Агафон был способен улавливать. Но все это только предполагалось. С определенностью сказать о том, как влиял блок интуиции на работу машины, не решился бы никто. СПС-2 была моделью экспериментальной.

В лаборатории быстро сформировались литературные вкусы. Игорь всегда умудрялся попадать на фантастику. Причем на самую лучшую. Представление о мирах, созданных Брэдбери и Ефремовым, Агафон получал только от Игоря. Волкову уступили Шекспира и Толстого. Сеня не единожды всплакнул, читая «Консуэло». Кирилл был «всеяден» – читал первые две страницы и засыпал.

Константин Тимофеевич помнил, как специальным рейсом блок интуиции доставили в Сосновск из Ленинграда.

Сотрудники тихо стояли перед стендом, на котором красовалась гнутая полость. Техник-виртуоз Сеня Вынер пересчитал число нулей перед цифрой, означавшей массу платиновой сеточки-паутинки, охнул и ушел к другу в соседнюю лабораторию делиться впечатлениями…

Сеточка плавала в особом органическом масле и должна была по замыслу конструкторов регистрировать очаги возбуждения внутри человеческого мозга. Всем четырнадцати миллиардам нервных клеток ставилась в соответствие картина конвективных токов в масле, прошедшем такую очистку, что в сравнении с ним дистиллированная вода показалась бы Нилом в период половодья.

Вернувшийся Сеня осторожно ткнул пальцем в ту сторону, где предположительно находилась сеточка, и философски молвил:

– С позиций здравого разума, ее здесь нет.

Долго еще в лаборатории существовала расхожая шутка – начинать все словами: «С позиций разума»…

Вечный же скептик Игорь, прохаживаясь мимо бетонных оснований для лазерных сканеров, презрительно цедил сквозь зубы:

– Эмпирика…

В устах выпускника матфака университета слово «эмпирика» было ругательным.

Таранькина Гарь осталась позади и до Грачевки было уже рукой подать, когда гроза догнала ребят. Молнии одна за другой раскалывали небо. Гром, утратив бархатистость звучания, тяжело падал на озаренный сиреневым светом лес.

– Говорил, остаться надо было! – крикнул Пашка.

Тихон размеренно шагал впереди.

– Счас бы в сене лежали… – прибавляя ходу, ворчал Пашка. – А то как молния в вилы те звезданет, так… Та-а-а… – повторил он и с удивлением понял, что стоит на четвереньках в густой траве, а ночь наполнена оглушительным звоном. Недоумевая, Пашка поднялся: метрах в десяти стоял… или стояло, мерцал… или мерцало. Непонятное такое. Аппарат… Светлый купол покоился на более широком и темном основании. Больше всего непонятная штуковина походила на громадный дождевой пузырь, который почему-то не лопается. Через прозрачную оболочку была видна странного вида панель с клавишами. Над ней висел светившийся голубоватым светом шар, похожий на глобус. От «пузыря» не исходило ни звука.