Руна Аруна

  ОЛЬХА

  - Деда! Вороновы ольху рубят!

   Подскочил Архип, чуть с лавки не упал. Заругался на внука:

  - Чего брешешь, дурачок! Напугал вот.

  - Деда, правду говорю! - Петька возбужденно крутился на месте, загребая ступнями мягкую пыль. - Правду! Баба Юля прислала, хуторская. Меня! Быстрее, деда!

   Пока добежали, все уж и кончилось. Застонало дерево, с шелестом рухнуло, гулко ломая ветви о вытоптанную землю. Кто-то из деревенских не сдержался, вскрикнул, завыл тоненько. Отступили Вороновы, опустили мокрые топоры.

  Пень наливался малиновым цветом.

  - Деда, кровь...

  - Не кровь это, - цыкнул Архип и, устыдившись, притянул мальчишку к себе. - Дерево сок выпускает. Ольха.

   А в голове билось: "Жди беды теперь. Жди беды".

  - Что ж вы натворили, ироды!

   Это бабка Юля. Кулаками трясет, а подойти не смеет. Тут и деревенские голос подали:

  - Ироды! Ироды!

  - Пропадем теперь, все как есть пропадем!

  - Ольху рубить - к пожару в доме.

   И затихли. Было уже, все было. И дом, и пожар.

  - Не мешай, баб Юля, - средний Воронов, Ефим, пнул сапогом темные листья. Вздохнул тяжело. - Не мешай.

  ***

   Долго собирался Архип, все раздумывал, но ближе к сумеркам - побрел к вороновскому дому. Двум смертям не бывать.

   У калитки встретил его Василий, глянул сумрачно.

  - Знал, что придешь. Не ты, так бабка хуторская.

   В дом не позвал, повел в обход, на задний двор. К Ольге, значит. На дверях ее сарая замка нет, а скоба железная в землю упирается. И пусто внутри, никого.

  - Неужто ушла?

  - Сбежала она, - негромко сказала подошедшая Машка.

  - Иди в дом, - не оборачиваясь, велел Василий. - Языком метешь.

   Машка обиженно смолкла.

  - Утром открыли - а ее нет. И замок не тронут.

   Архип не нашелся, что ответить. Сарай без окон. Да и куда в деревне теперь спрячешься?

  Уходили постепенно. И молодые, и старые. Поначалу чудным казалось, что, вот, соседский Венька Смородин и месяца здесь не побегал, а он, Архип, уж который год все скрипит и скрипит. Поскорей бы. Уйти да и народиться снова. Беспамятным. Чистым.

  Уходили все. Застывали ночью, будто в сон глубокий проваливались. А потом и вовсе исчезали, молодея неживыми лицами. Растворялись за день, затягиваясь в дрожащий ожиданием воздух. Уходили насовсем, в другую жизнь. А может, и в смерть - кто его знает.

   Но так, как Ольга вороновская, не пропадал еще никто. Да не Вороновых она была, а из заречных, Елохиных. Говорили Витьке тогда, не бери в дом порченую кровь. Сколько мать слез пролила, сколько деды-прадеды тосковали. Чуяли ведь. Только младшему родня - не указ. Отец уже ушел, а братьев Витька с малолетства не чтил. Своим домом жить стал, своим умом.

   После бегал по пепелищу, криком заходился, да толку-то... Деревенские, как повелось, кругом стояли. Знали: Вороновы идут, всей семьей. Пришли. Кроме молодых. Витьку к тому времени милиционеры в райцентр увезли, а Ольгу после отыскали. Билась баба в ольху у речки, грызла-рвала кору древесную. Рот себе изодрала, с пальцев кровь быстро так капала, кап-кап-кап. Привели Ольгу в деревню, след за ней тянулся меленький. Кровь в пыли горошинками скатывалась, не брала ее земля.

   За реку ходу не было, вот и взяли Ольгу Вороновы. Только в дом не пустили - приспособили ей сараюшку на заднем дворе. И замок на дверь повесить пришлось: бродила Ольга по деревне, в окна заглядывала, все искала чего-то. Уж как пугался народ: посмотришь в окошко вечером, а там лицо ее белое колышется. Глаза круглые, не движутся, и тени под ними - словно ямы мокрые. Ох и жуть.

   Петька, правда, не боялся. Жалел ее. "Деда, - говорил, - возьмем Ольку к себе. Пусть у нас живет. Плохо ей".

   Плохо. Да кое-кому похуже оказалось. Витьку в городскую тюрьму отправили, и никого из Вороновых не осталось. Все тут. И мать с бабкой, и Василий с Машкой, и Ефим с Нинкой. Вот кому и вправду плохо. Тяжела была Нинка. Ефим ее в город возил, на просвечивание особое. Сына ждали. А теперь - так и будет тяжела. Год, два, двадцать... Пока не уйдет.

   Ольха не живет долго. Полсотни лет - и стареет дерево, начинает в труху распадаться. А эта стояла, сколько помнил себя Архип. Сколько помнил себя ушедший в прошлое лето Архипов прадед Пантелей.

  - Наша ольха не людьми посажена, - сказала как-то хуторская баба Юля. - Дверь это.

  И, заговаривая Петьку от сглаза, бормотала что-то про поющую голову и пришедший по воде ольховый лес. Нет, не так. Елоховый лес. Задавать вопросы Архип побоялся. Он мало понимал в нынешней своей жизни. Помнил, прихватило его в груди, лег на кровать, глаза закрыл. А как очнулся - полон двор деревенских, выстроились кругом, ждут. И все они - прошлые. И Петька-внучок, что семнадцать лет назад в реке утонул - тут же. "Деда пришел, - кричит. - Деда!"

  Дивно.

  Легкой была эта жизнь, спокойной. Но сгорел у Вороновых дом, выжгло полдеревни, месила пыль, сея темные горошинки, Ольга, а оставшийся по ту сторону двери Витька сгинул за холодными тюремными стенами. Ушли вороновские старухи. Приходили и уходили многие, а Архип с Петькой все коротали свой новый век в пустой избе...