<p>

Руна Аруна</p>

Грачи

   В ту зиму снега было так много, что доходил он почти до окон. Дверь по утрам открывалась трудно - заметало крыльцо. И, спускаясь с ведрами к проруби, Надежда проваливалась в мягкие сугробы по самые колени. Расплескавшаяся вода застывала мгновенно, и давно скрытая снегом деревянная лестница превращалась в обледеневшую тропу.

   Каждый день Надежда сгребала снег, скалывала лед, носила воду. А зима все не кончалась.

   Однажды утром, привычно налегая еще сонным телом на дверь, она почувствовала, как снаружи что-то изменилось. Мелькнули неясные мысли о капели, журчании талой воды, нагретой солнцем поленнице. Дверь, наконец, подалась. От самого крыльца вниз, к проруби, вели глубокие следы.

   Только убедившись, что лежащий у воды человек не шевелится и даже припорошен свежим снегом, Надежда перевела дух и онемевшими руками пристроила топор обратно за пояс. Стук в висках не утихал, и немного сводило под ложечкой.

   Живой или мертвый - придется тащить его наверх, в дом. А там уж видно будет. Коли живой - вряд ли чего плохое сделает, куда там. Пролежав на снегу в одной-то рубашонке. Странная какая рубашка. Как в больнице. Надежде вспомнилась ее собственная, белая в мелкий зеленый цветочек. Носила она ее только в конце, перед выпиской. Когда зажило все, что могло зажить, и было пересажено все, что можно было пересадить. На пластические операции денег не было. А рубашку Надежда сожгла. Вместе с халатом да тем барахлом, что сестры медицинские вернули. И золу закопала. Как и осколки всех найденных в доме зеркал.

   Дважды пришлось ей возвращаться наверх: за большими салазками и за ножницами портновскими. Топором рубить побоялась. Длинные седые волосы примерзли к неровному льду. Мертвому какая разница, а выживет - отрастут снова.

   Отодвинув к окну стол со стульями, она аккуратно сгребла вязаные половички в сторону и расстелила на полу, у самой теплой стены, где печка, старый матрас. На него - все тряпки, что не жалко было. Мужик, вроде, дышал. Но белый был - смотреть страшно. Может, поморозился. Она накрыла его выцветшим стеганым одеялом и осторожно заходила по дому, стараясь поменьше поворачиваться к незнакомцу спиной. Волосы седые, а на вид и сорока не будет, пожалуй.

   На ночь попрятала все ценное, закрыла кухню на висячий замок и заперлась в спальне, положив топор на пол у высокой кровати. Впервые пожалела, что после смерти Кузьки так и не решилась завести себе нового пса.

   Все равно, с утра придется вставать на лыжи и идти в деревню, к Демьянову. Пусть он решает, чего с мужиком этим делать. Да и насчет щенка спросить. Вдруг из райцентра кто привезет.

   С ночи, однако, поднялась такая метель, что Надежда даже за водой не пошла. Ближе к полудню, закутавшись в платки, она ощупью добралась до хлева. Машенька благодарно ткнулась в плечо и, неторопливо жуя, отошла. Пахло навозом.

   Вернувшись в дом, Надежда сразу направилась к печке. Есть пока не хотелось. Решила вскипятить чайник на плите и, возвращаясь из кухни, задумалась. Если погода не угомонится и мужик, не дай бог, помрет, придется вытаскивать его на двор. Иначе завоняет.

   Присев с дымящейся кружкой у гудящего пламени, она подложила пару щепок и, прикрыв печную дверцу, медленно выпрямилась. Сзади вдруг обдало холодом. "Не иначе, окно", - смутно подумала Надежда и, сделав шаг, замерла. Задребезжала по половицам эмалированная кружка, выплеснув зеленоватый отвар масляным полукругом.

   Слегка приподнявшись на куче тряпья, мужик молча смотрел на нее в упор. У Надежды закружилась голова, и, проваливаясь в глубокую тьму, она успела подумать, как черны и матовы были его глаза. Зрачков не разобрать.

   ***

   Суд проходил в городе, и заседания были закрытыми. Но Таисья, еще материна подружка, была назначена секретарем, хоть и числилась на полставки. Каждый вечер приходила она к Надежде в больницу и рассказывала о прошедшем дне. В горячечной полудреме, сквозь притупленную лекарствами рвущую боль от ожогов, срастающихся костей и воспаленных швов, Надежда подолгу вслушивалась в доносящийся из темноты знакомый голос. Он рассказал ей, как похоронили в одном гробу Николашу и детей, как сознались и получили по пятнадцать лет братья Грачи, как деревенские отстраивают ей на месте сгоревшего дома новый. Как однажды приехала в больницу Наталья, да врачиха не пустила ее в палату. Потом появлялись медсестры, шипели на Таисью, гремели железками, кололись острым и доверительно сообщали про результаты осмотров и операций. О том, что глаза, слава богу, сохранить удалось, люди носят парики, а шрамы заживут, и врач говорит, можно будет делать пластические операции. Не в нашей глухомани, конечно, но можно. Зато жива осталась. Молодая еще, жить да жить.

   В новом доме все было чужое и непривычное. С пепелища ничего собрать не удалось. Не пожалели Грачи керосину да сена. А деревенские - пока добежали до стоящего далеко на отшибе дома, пока снизу воду подавать начали, рухнула крыша и разом стихли доносившиеся из огня крики. Надежду еще до этого отбросило в сторону взрывом газового баллона. Потому и выжила.

   Первые годы приезжала к ней Таисья да заходили изредка подружки из деревни. Кроме Натальи. Потом Таисья умерла, а у подружек подрастали дети, прибавлялось забот. Надежда не любила гостей. Избегали они на нее смотреть, а коли и встречались глазами, стыдливое любопытство и сожаление в них обдавало ее жаром почище пламени. Да и вечно рычащего Кузьку народ побаивался. Летом Надежда привязывала Машеньку на ее поляне и весь день копалась в огороде. Или ходила в лес. Зимой сражалась со снегом и топила печь. Хорошо хоть, дрова ей привозили регулярно. И керосин. Демьянов постарался. Как знал, что ей всегда было холодно. Да и на что еще пенсии нужны? Магазин деревенский, как и большинство домов, был давно заколочен, а в райцентре она не была лет пятнадцать. Или больше. Радио Надежда не обзавелась, электричество не работало, и редкие новости получала она от Демьянова, когда тот появлялся с дровами, солью или спичками. И бесконечными шерстяными клубками. Врачи сказали, что пальцы можно разработать. Впрочем, последние годы грузовик начал водить демьяновский сын. С ним Надежда не разговаривала, и он не знал, что перестала она вязать и клубки лежат себе пыльной кучей в подполе.

   Когда Демьянов рассказал, как зарезали в тюрьме старшего Грача и забили насмерть младшего, Надежда обернула длинные спицы вощеной бумагой и спрятала их, вместе с истертым обломком точильного камня, глубоко за поленницей. Но все равно, до сих пор частенько видела во сне, как неторопливо входит направляемая ее руками спица в плоть. И слышала, как хриплые крики братьев постепенно превращаются в животный визг. Как глухо лопается глазное яблоко под острием. Как хрустит рассекаемая по живому кость. И просыпалась, захлебываясь от бессилия. Иногда снилась ей и Наталья. Прежняя, с ободранными коленками и пухлыми песенниками.