(– Постирония, – поясняла Джулия – загадочное для Джексона понятие.)

Так вот, у Бассани с Кармоди тоже было собственное шоу. «Старые дурные времена».

Некогда Бассани и Кармоди правили этим побережьем. Занятно, сколько мужчин запомнилось своим падением. Цезарь, Фред Гудвин[26], Троцкий, Харви Вайнштейн, Гитлер, Джимми Сэвил. Женщины – почти никогда. Они не падают. Они восстают.

– Можно мне мороженое? – спросил Натан, по заветам Павлова мигом выдав реакцию на колокольный раздражитель.

– Опять? Ты сам-то как думаешь?

– Почему нельзя?

– Потому, разумеется, что одно ты только что съел.

– И?

– И, – сказал Джексон, – второго не будет.

Вечно всего мало. И у друзей Натана – та же доминантная черта. Сколько ни получат, сколько ни купят, вечно недовольны. Их создавали ради потребления, и в один прекрасный день после них не останется ничего. Капитализм пожрет сам себя, воплотив свой смысл жизни в самоуничтожении при поддержке закоротившего дофаминового контура обратной связи – как змея, что глотает собственный хвост.

Однако добродетели у Натана тоже имеются, напомнил себе Джексон. Например, сын хорошо обращается с Дидоной. Сочувствует ее недугам, всегда готов расчесать ее или покормить. Натан знает Дидону с щенячьих дней. Натан и сам тогда был щеночек, ласковый и игривый, а теперь Дидона оставила его далеко позади. Вскоре ее дорожка подойдет к концу, и Джексон заранее ужасался, как это переживет Натан. Джулии, конечно, будет хуже.

Тут Джексон отвлекся на девочку, шагавшую по дальнему тротуару. Кроссовки, джинсы и футболка с блесточной головой котенка. Разноцветный рюкзак. Лет двенадцать? Джексону не нравилось, когда девочки гуляли одни. Фургон с мороженым замедлился и затормозил, а девочка поглядела вправо, потом влево (хорошо), перешла дорогу, и Джексон уже решил, что она собралась за мороженым, но она выставила большой палец (плохо) проезжающим машинам.

Господи, да она стопит! Ребенок же совсем – о чем она думает? Девочка побежала к фургону с мороженым – рюкзак заскакал на тощих плечах. Рюкзак синий, а на нем единорог в россыпи крошечных радуг. Котята, единороги, радуги – занятные они все-таки существа, девочки. Вообразить невозможно, чтобы Натан таскал рюкзак с единорогом или носил футболку с котячьей башкой. Разве что это логотип транснационального бренда – но тогда блестки, вероятно, пришиты вручную малолеткой с потогонной фабрики в какой-нибудь стране третьего мира.

(– Обязательно надо во всем видеть темную сторону? – спросила Джулия.

– Кто-то же должен, – ответил Джексон.

– Да, но это обязательно должен быть ты?

Видимо, да. Обязательно.)

У фургона «Бассани» девочка не остановилась – пробежала мимо, и вот тогда Джексон засек неприметный серый хэтчбек, затормозивший перед фургоном, и не успел подумать: «Не надо!» – девочка уже забралась на пассажирское сиденье, а хэтчбек тронулся.

– Быстро! – сказал Джексон Натану. – Сфоткай эту машину.

– Чего?

– Машину, номер сфоткай.

Поздно. Джексон развернул «тойоту», и тут медленно двинулся фургон, а вдобавок – нежданчик – возник мусоровоз, который перегородил дорогу, никому не намереваясь ее уступать и подрезав Джексона на съезде. С одного боку розовый фургон с мороженым, с другого мусоровоз этот – прощайте, все шансы проследить за хэтчбеком.

– Блядь, – сказал Джексон. – Я даже марку не разглядел.

М-да, теряем квалификацию.

– «Пежо триста восемь», – сказал Натан, опять уткнувшись в телефон.

Даже в досаде Джексон ощутил укол гордости. Умница, мальчик, подумал он.

– Чего ты психуешь? – сказал Натан. – Может, ее папа или мама подобрали.

– Она стопила.

– Может, она над ними прикалывалась.

– Прикалывалась?

Натан протянул Джексону телефон. Все-таки сфотографировал – очень размыто, номера не разглядеть.

– Можно мы уже поедем, пап?

На базе съемочной группы Джулии не оказалось.

– Она еще на площадке, – сказал кто-то.

Съемочная группа к Джексону привыкла. Парень, который играл Балкера, вечно тянул из Джексона все соки, выясняя, как повел бы себя «настоящий» детектив, а потом забивал болт на советы.

– Ну а что? – сказала Джулия. – Ты же сто лет как не служишь в полиции.

Да, но полицейский я навсегда, подумал Джексон. Это его прошивка по умолчанию. Она ему, всего святого ради, в самую душу вшита.

Парень этот – уже второй, кто играет Балкера; у первого актера случился нервный срыв, он уехал и больше не вернулся. Было это пять лет назад, но Джексон до сих пор считал нового парня новым парнем, и у него еще было имя – Сэм, Макс, Мэтт – из тех, что в мозгу у Джексона никогда не застревали.

В фургоне кафетерия выставили сэндвичи, и Натан заглотил целую кучу без малейших признаков пожалуйста или спасиба. Дидоне впору ему позавидовать.

– Славно жить в свинарнике, да? – сказал Джексон, а Натан насупился и сказал:

– Чего? – как будто Джексон – муха надоедливая.

Надоедливая муха и есть – Джексон и сам понимал. Надоедливая муха, за которую неловко.

(– Это один из пунктов твоего отцовского резюме, – сказала Джулия. – И вообще, ты уже старик.

– Благодарю.

– В смысле – в его глазах.)

Джексон считал, что для своих лет сохранился неплохо. Все волосы на месте, и в один прекрасный день он их, спасибо генетике, пожертвует Натану, так что пусть все-таки скажет спасибо (ага, как же). Куртка «Белстафф роудмастер», «рэй-баны» – по мнению Джексона, он по-прежнему оставался фигурой весьма интересной, можно даже сказать – клевой.

– Конечно, никто не спорит, – сказала Джулия, точно капризное дитя утешала.

Джулия в конце концов явилась – видок такой, словно прямиком с поля боя. В медицинской форме, которая, вообще-то, ей шла, вот только вся в крови и с огроменной ножевой раной поперек лица – отлично потрудились гримеры.

– Серийный убийца напал, – бодро пояснила она Джексону.

Натан уже пятился, поскольку Джулия наступала на него, распахнув объятия.

– Придержи его, а? – попросила она Джексона.

Тот прикинул, на чьей он стороне, и воздержался. Натан нырял и увиливал, но в итоге Джулия заловила его и наградила шумным чмоком – в материнских объятиях Натан извивался, как рыба на крючке, и рвался на свободу.

– Мам, ну кончай, ну пожалуйста. – И вырвался.

– На самом деле ему нравится, – сообщила Джулия Джексону.

– Ты на смерть похожа, – проинформировал ее Натан.

– Я в курсе. Красота, скажи?

Она упала на колени и обняла Дидону почти так же страстно. Собака, в отличие от ребенка, ответила симметрично.

Тут все затягивается, сказала Джулия, она застрянет до ночи.

– Езжай лучше домой с папой.

– Запросто, – вставил «папа».

Джулия непомерно надула губы, аки печальный клоун, и сказала Натану:

– А я так хотела побыть со своим малышом. Приходи завтра, повидайся со мной, ладно, миленький? – И затем Джексону, не так надуто и гораздо деловитее: – У меня завтра выходной. Привезешь его в гостиницу?

– Запросто. Пошли, – сказал Джексон Натану. – Купим рыбу, надо поужинать.

Они поели рыбы с картошкой на ходу, из картонок, шагая вдоль берега. Джексон скучал по жирной и уксусной газете рыбы с картошкой своего детства. Он превращался в какой-то ходячий и говорящий урок истории, музей народных промыслов в одно лицо, да только никто ничему не желал у него учиться. Джексон впихнул пустые картонки в переполненную урну. Вот тебе и мусоровоз поперек дороги.

Народ с пляжа еще не разошелся и использовал теплый ранний вечер на всю катушку. В том районе Йоркшира, где родили и взрастили Джексона, лило каждый день, с утра до ночи, с начала времен, и он приятно удивился, обнаружив, до чего безоблачным – буквально – бывает восточное побережье. И лето выдалось прекрасное – хотя бы на несколько часов в день солнце казало лицо, порой даже надев шляпу[27].