Надо же, он всегда считал греев образцом благожелательности и, читая про эксперименты по скрещиванию, изумлялся и завидовал их доброте и терпению. А оказывается, это всего лишь чьи-то очередные игры. Вот как его родители развлекались, строя новые государства, другие греи… понаделали когда-то людей, смешав свой генетический материал с… чем-то, и снова забавлялись, участвуя в человеческих “исследованиях” с ГП. А теперь один из потомков Годного Потомства утверждает, что превращается в чистого грея.

“Не сейчас, это тоже не сейчас”, - решил Ди, чувствуя, как его мозг буквально вскипает. И бесцеремонно оборвал Убейконя, повествующего, кажется, о быте и нравах пуэсторианцев… да, точно. Предсказуемо, они все еще мечтают о былой славе. И возвели последних апостилей - Сошко и Ляжко - в ранг “святых страстнотерпивцев”. И ожидают теперь не более не менее чем мессию Оона - какого-то всадника на белой шестипалой крысе.

- Шестилапой? - зачем-то переспросил он.

- Да, щас, - ухмыльнулся Федор. - Шестипалой, крысе-прародителе человечества. А у Оона этого - желтые глаза и серебряная голова. Так вот, на “Сельбилляр” счетчиков Гегеля нет, потому что там недострой, и они туда ножками ходят.

- Минуточку. Разве люди не считают, что произошли от обезьян?

- Люди еще считают, что их боги создали их из грязи. Ты вроде учитель? Не знаешь, что грызуны генетически к людям ближе всего?

- Извини, я потерял нить. - Ди снова потер лоб, уже не тая усталости. Крысы. Ну да. Тут нечему удивляться. - У меня был тяжелый день. Так зачем пуэсторианцы ходят на “Сельбилляр”?

- Ну, договор-то надо исполнять. Если б они за счетчиками не следили, их бы армейские кормить перестали, из-под земли выкурили бы и перебили. А если б позволили художниками обнаглеть - пожаловались бы охотники, тем же армейским. У армейских старые планы, а не нормальные карты, поэтому они думают, что счетчики есть везде. Ну, пуэсторианцы и делают вид, что везде проверяют. На самом деле счетчики успели поставить только на самых глубоких станциях, а остальное так в планах и осталось. Врубаешься?

Ди не очень врубался, но сообразил, что вот сейчас Убейконь, помимо прочего, подтверждает и слова Стерха о том, что пуэсторианцы контролируются Прокуратором Наталко, и собственные подозрения Ди о связях охотников с военными.

- А охотники? - Что может быть логичнее вопроса в лоб? - Охотники тоже работают на правительство?

- Та не. - Федор поскучнел. - Это так, самодеятельность. До последнего указа Няши, конечно. Сейчас-то - опять заработали. Про “новый долг каждого свидомого гражданина” слышал? Ну вот. У художников второй закон Тиамата сработал, расплодились немеряно, от красок ихних счетчики глючат, а охотников щас - с гулькин нос. Поэтому указом провели набор и призывников Стерху, кстати, отдали. Он у них теперича за начальника, называется - GetMan [2], шестерка, поди-подай-принеси. Ну да по-нашему все равно гетман, то бишь главный.

- А ты? У пуэсторианцев?

- А я нынче сам по себе, Дориан. Вернее, я с тобой. Колеса-то блокирующие я перестал хавать, толку от них ноль, только крыша ехала. Я ведь почему к тебе и пришел: помогу тебе крысовину открыть, а ты возьмешь меня с собой.

- Куда? - Поворот разговора показался Ди неожиданным, но истинную цель Убейконя он опознать сумел. Все предыдущее было об этом, о “возьмешь меня с собой”, просто Федор подводил собеседника к сути с разных сторон - вероятно, в попытках не быть слишком уж явным.

- Ну к себе, туда, откуда вы пришли. Ты ведь к Стерху за этим и прибился? Тебе что-то нужно от художников. Я тебе помогу это найти, а ты поможешь мне отсюда убраться. Лады?

- Ты не грей, - отчеканил Ди. - Даже если все, что ты говоришь, правда, я не знаю, как открывать эту твою крысовину. И ты не можешь мне помочь ничего найти, потому что я ничего не ищу.

Федор с шумом выдохнул и что-то пробормотал себе под нос.

- Не хочешь, значит, по-хорошему? Ладно. Включи-ка свет.

- Зачем? - Ди следил, как Убейконь стаскивает с плеч кожаную куртку; как швыряет ее на диван, поверх пистолета, скомкав и раздраженно; как шагает к выходу из гостиной, в сторону выключателя, на ходу расстегивая сиреневую в мелкую желтоватую крапинку рубашку, одновременно выдирая ее полы из-под ремня, не обращая внимания на стукнувшую о мрамор связку фломастеров.

- Я тебе покажу.

Рубашка полетела вслед за курткой, рукава мазнули по полу, один свесился с края дивана, собираясь по мраморной плите томной гармошкой. Стальная гнутая пуговка на манжете коротко блеснула в свете луны. Луны? Луны?! Ди с ужасом вспомнил о незапертой донне Лючии.

- Федор! Федор, погоди.

Убейконь нашарил выключатель, ударил пальцами, электрический свет облил его голый торс.

- Смотри. Я всего девять дней таблетки не ел.

Его кожа - молочно-белая, стремительно серела, темнея прямо на глазах. Ди, бросившийся вперед, успел подумать, что она наверняка еще и уплотняется, становясь холодной на ощупь, - совсем как у настоящего грея. И, как у настоящего грея, отступали, вглубь уходили чересчур выпуклые для человека синие вены. И запах - тот самый, что тогда, под землей, Ди принял за гель для душа - запах очистившейся от химикатов греевой крови.

А потом хрястнуло кухонное стекло, рамы, ломаясь, влетели в комнату вместе со скорчившейся в прыжке фигурой. Знакомый надрывный рев разорвал уши. Греи быстры, но оказалось, что овладевший человеческим телом бес умеет двигаться чуточку быстрее.

Федор охнул, когда лезвие топора с хрустом, так похожим на фарфоровый или стеклянный, прорубило ему грудную клетку. В белоснежных, покрытых розоватой пеной осколках Ди отчетливо видел алое - продолжающее сокращаться, заставляющее толчками выплескиваться ту самую кровь. Кровь, так и не ставшую окончательно… своей.

От удара Ди вторничная личность донны Лючии впечаталась в дальнюю стену. Мраморная крошка, выбитая отброшенным в другую сторону топором, смешалась с осколками стекла, деревянными щепками, немедленно окрасилась красным. Генная терапия перестроила человеческое тело, но у его хозяина не было времени научиться им пользоваться. И поэтому Убейконь перестал дышать еще до того, как поверхность кровавых луж на полу обзавелась характерной синеватой пленкой, напоминая Ди одновременно грозовую тучу и почему-то ртуть - какую закладывали в старинные градусники.

Никки однажды разбило такой и долго ахало, всплескивая руками, и тщательно подпиленные обломки ногтей переливались перламутровым маникюром… Сейчас ногти домработницы не были обломаны - в этот вторник бесу не пришлось царапать подоконники. Он беспрепятственно вышел из гостевого флигеля, подхватив по дороге любимый атрибут Настасьи Филипповны Барашковой, садовницы и дровосека.

А у Дровосека на картине возле станции “Сельбилляр” корпус так же переливался металлом под солнцем, как обнаженная серая кожа мертвого Федора - в свете электрических ламп.

Может, зря Ди впустил в себя тоску, позволил ей поселиться внутри, смирился, вернувшись к искусственному освещению? Может, стоило остаться при свечных огарках герра Линденманна и Фрумы-Дворы? Тогда выключатель сработал бы вхолостую, бес не увидел бы нужный силуэт, не посмел бы бить стекла в господском доме. Хотя нет, темнота этому существу не помеха.

Аметистовые листья колыхнулись.

А еще Дровосеку на картине пририсовали такое же алое сердце, и оно так же виднелось сквозь вмятину на корпусе, как вот сейчас - это, только что застывшее, переставшее трепетать.

Бес шевельнулся, и Ди попятился, машинально отмечая, как прилипают к полу подошвы отцовских берцев. Он ступает по крови практически грея. Покупая эти ботинки, папа вряд ли рассчитывал на такие для них приключения. А на что он вообще рассчитывал, бросая своего мало приспособленного к жизни ребенка одного на этом истерзанном ядерными распадами острове? Ясно же, что Ди вряд ли осмелился бы его покинуть, когда пришло бы время искать себе пару. Он совсем недавно всерьез верил, что остался последним греем на Земле.