Вместе с директором мы осматриваем псарни: после Охоты надо отчитаться перед правлением за новую волюнтариновую диету. Когда мы входим, псы заходятся шипением, лаем, клекотом, некоторые голоса похожи даже на человеческие, и провожатый-кинопат колотит по клеткам рукояткой своей плети.

— Уймитесь, сволочи! — кричит он и объясняет, что свору перед Охотой неделю морили голодом. Сам кинопат маленький, обросший, с желтыми, как у злого кота, глазами и визгливым бабьим голоском. Он не только днюет и ночует на псарне, но еще и додумывает собакам форму, чтобы те разрастались не бесконтрольно, а в строгом соответствии с планом. Работа у него спорится.

— Это моя гордость, Найда, — подводит нас кинопат к бронированной клетке. — Немецкая овчарка, концентрация волюнтарина — 14%, усвояемость отличная, ежедневно увеличиваем дозу. Фу, девочка, фу, это гости, мы ведь не обижаем гостей?

Нечто по ту сторону решетки скулит и высовывает пепельно-серый язык.

— Хорошая девочка, — ласково говорит кинопат. — С ней я решил не экспериментировать, жалко. Ограничился стандартом: панцирь, стрекало, второе сердце и желудок, адаптированный под В-смесь.

— Что с мозгами? — спрашиваю я.

— Мозги у нее родные. Видите ли, когда животное попадается понятливое, вмешательство кинопата сводится к минимуму. Главное – задать нужный тон развитию, а дальше организм все сделает сам.

– А если заупрямится?

– Бывает и такое, да, – кинопат улыбается и показывает острые белые зубы. — Взять хотя бы Рекса, во-он в той клетке.

Он показывает куда-то влево, и, приглядевшись, мы замечаем в полумраке клетку, целиком заполненную чем-то черным и блестящим.

– Всего 4% волюнтарина в крови, зато никакого контроля, – говорит кинопат. -- Внутренние органы в беспорядке, конечности атрофировались, вместо мозгов – кашица. А раньше был… Я, конечно, уминаю его время от времени, но это все без толку, проще на корм пустить.

– Простите, – спрашиваю я, – а нельзя ли нам…

– Что? – вновь скалится кинопат. – Небольшую демонстрацию? Можно, почему же нет? Все-таки первый раз у нас…

– Дай Бог, чтобы не в последний, – бормочет директор и вытирает лоб платком. Это высокий тучный человек, его прислали заменить нынешнего нашего руководителя, после того, как тот впал в волюнтариновую кому. Охотиться ему еще не доводилось, и мне интересно, как он поведет себя, не струсит ли, не запаникует?

– Если позволите, сперва небольшая лекция, – говорит кинопат и большим пальцем слегка нажимает на левый висок – там у него имплантирован миниатюрный проигрыватель.

Пауза. В помещении звучит приятный мужской голос.

– После Каскада мы столкнулись со множеством веществ, стимулирующих клеточную активность, – говорит он, – Наиболее интересное из них – пресловутый волюнтарин. В двух словах, это субстанция, способная к активному обучению: попадая в живой организм, она некоторое время присматривается к его функциям, пока не уловит общую тенденцию – к росту и усложнению.

Первая стадия ассимиляции характеризуется очищением крови и металлизацией скелета. Во второй меняется внутреннее строение субъекта – вплоть до полной метаморфозы органов. Третья, она же последняя, заканчивается, как правило, летальным исходом, едва процесс перестройки организма достигает предела конструкционных возможностей.

Не подумайте, здесь нет ничего ужасного или противоестественного. Просто человеческий, да и вообще любой живой организм – устройство бездумное, и если дать ему волю, позволить вслепую, без разбора реализовывать заложенные в нем возможности, то ничем хорошим это не кончится. Представьте себе исполнительного, добросовестного строителя, который во всем подчиняется умственно отсталому архитектору: первый – это волюнтарин, второй – ваше тело. Задача же здесь сводится к тому, чтобы научить волюнтарин слушать не клетки вашего тела, а вас самих, чтобы вы перестраивались не как попало, по прихоти слепой эволюции, а сообразно Цели и Замыслу.

И мы с этой задачей справились. Отныне волюнтарин – орудие творческой мысли, хаос, обузданный силой разума. Внутривенная инъекция волюнтарина – и специально обученный специалист придаст вам нужную форму! Будьте тем, кем хотите быть! Буду… с на…

Запись вдруг шипит и умолкает. Несколько секунд кинопат стоит с выражением блаженства на лице, в уголке его рта блестит слюна. Наконец, он приходит в себя.

– Опять раньше времени оборвалась, да? – спрашивает он нас. – Ну, что поделать – все таки ей лет сорок уже, а ремонта со Второго Каскада не было. Главное-то, надеюсь, вы услышали?

– Да-да, – киваю я. – Виктор Валентинович, вам дополнительные разъяснения не нужны?

– Нет, – отвечает директор. – С теорией у меня и так порядок. Я в практику не верю. Не могу себе представить, чтобы вот так вот, запросто…

– Не верите? – подмигивает ему кинопат. – А вот смотрите!

Он складывает губы трубочкой и беззвучно – для нас, не для собак – свистит. Бесформенная туша Рекса приходит в движение. Она бурлит, как закипающий суп, клетка трясется, остро пахнет собачьей мочой.

– А он не лопнет часом? – интересуюсь я, но зря, потому что все уже кончилось. Со звучным «чпок!» из скользкой черной плоти выныривает странное безносое личико с большими карими глазами. Рекс шевелит губами, и кинопат достает из кармана кусок рафинада.

– Держи, – протягивает он сахар В-псу. – Заслужил. Раз в неделю возвращаю его к полуразуму, буквально на полчасика. Как дела, дружище? – говорит он, и руку его лижет маленький черный язычок.

– Невероятно! – выдыхает директор.

– Это еще что! – гордо улыбается кинопат. – Видели бы вы его, когда он был стабилен! Если Охота пройдет благополучно, покажу вам его этюды. Специалисты говорили – второй Ван Гог!

Времени до обеда остается совсем чуть-чуть, и, оставив Рекса, мы быстро осматриваем остальных В-собак. Все они как на подбор: здоровенные мускулистые твари, кое-кто – с дополнительными улучшениями. Фантазия кинопата поработала на славу – мы видим щупальца, мандибулы, крылья и ядовитые хвосты.

Из всего этого великолепия нам нужно выбрать четырех лучших. Выбираю я, а директору остается только поставить свою подпись на договоре. Джек, Найда, Ким и Русалка – всех их сейчас погрузят в стазис-ящики, чтобы они не утомились раньше времени, а мы пройдем в сторожку, где нас ждет фуршет.

Когда мы выходим на свежий воздух, директор вздыхает.

– Знаешь, – говорит он мне, – все-таки от этого зрелища у меня на душе неспокойно. Так издеваться над бедными тварями…

– Раньше травили на вертолетах, – обрываю я его на полуслове. – Поверьте, Виктор Валентинович, собаками лучше. Безопаснее, и меньше риск повредить Ребра.

– Что? – переспрашивает он. – А, Ребра! Да, Ребра – это самое главное.

Но видно, что мысли его – о другом.

* *

После обеда нам приносят метрику.

Савосин, Михаил Николаевич, 1996 года рождения. Возраст – 44 года. Концентрация волюнтарина – 74%. Рост – 58 метров. Вес – 31, 6 тонн. Активные Ребра – 4 и 5. Предполагаемая масса Ребер – 118 кг.

– Негусто, – говорит Шебаршин, старший Охотник, с которым я не в ладах. – Сто восемнадцать с такой туши – это почти оскорбление.

– А вам бы второго Костромского Великана, да? – спрашиваю я. – Чтобы опять – танки, В-излучатель, авиация?

Шебаршин морщится.

– Нет, ну зачем же сразу Костромской? Мне бы обычного, а не эту мелочь…

Больше он не говорит ничего, и все же я вижу – профессиональная гордость его задета. Так всегда и бывает, когда упоминаешь при Охотнике о Костромском Великане. О, что это было за чудовище! Двести человек едва могли окружить его след, ударом кулака он расплющивал танк, а из груди его, развороченной кумулятивным снарядом, извлекли четыре тонны драгоценных Активных Ребер! Глядя на его скелет, хранящийся в Дарвиновском музее, и теперь трудно поверить, что это не какое-то мифическое создание, а безвестный Петр Васин, концентрация волюнтарина – 97%.