Ну нельзя же, в самом деле, сводить в одной упряжке доцентов с ординаторами! Кто это придумал, тому незачет. Доцентов с профессорами нужно назначать помощниками главных врачей и прочих руководителей, а не ставить приданными врачами в реанимационные отделения. Почему никто не заботится о руководителях? Им же тоже сейчас трудно приходится.

С вами был я, ваш светоч, луч справедливости в мире мрака.

До новых встреч!».

Самым непривычным в новой работе для Данилова был график. Вместо обычных суточных смен дежурные сотрудники отрабатывали двенадцатичасовые, которые разбивались на две полусмены по шесть часов. Заступил в восемь утра – в два часа дня сдаешь пациентов сменщику и отправляешься на шестичасовой отдых. В восемь часов вечера принимаешь пациентов у сменщика и ведешь их до двух часов ночи. В два часа ночи снова сдаешь всех сменщику и на этом смена заканчивается… По идее, логике вещей и трудовому законодательству после двенадцатичасовой смены полагается сутки отдыхать, но у особого режима особые условия, поэтому очень часто сотрудникам приходилось выходить на новую смену спустя шесть часов после завершения старой. Что же касается заведующего отделением, то у него выходных не было по умолчанию, то есть, в табеле они присутствовали, иначе получится нарушение трудового законодательства, но в реальной жизни Данилов с восьми утра до глубокой ночи работал, потом спал несколько часов в кабинете или в гостинице и все начиналось снова. Ничего, втянулся и привык, человек ко всему привыкает, если понимает, что так надо.

Официальный рабочий день заведующего отделением был восьмичасовым. Решай самостоятельно, сколько времени проводить в красной зоне, то есть в реанимационном зале, а сколько в чистой – в своем кабинете. Главное, чтобы в отделении был порядок. Но Данилов сразу же решил подстроиться под дежурства сотрудников, так было правильнее. Отработав в Зоне с восьми утра до двух дня (по факту обычно получалось до трех), он до восьми вечера занимался делами в своем кабинете, а в восемь часов снова шел в Зону и оставался там «по потребности». В лучшем случае – часов до одиннадцати, но чаще всего отбывал полную смену до двух часов ночи, потому что по вечерам были большие поступления. Так уж устроены люди – с утра они терпят, успокаивают себя мыслью о том, что «может все и обойдется», а ближе к ночи вызывают «скорую». Правило это нарушается только один день в году – тридцать первого декабря, когда вечером вызовов бывает ничтожно мало. Но зато после двух часов ночи они обрушиваются лавиной.

В семь утра телефон хрипел сердитым голосом: «Вставай лежебока!», но Данилов к тому моменту успевал проснуться и обдумать план действий на ближайшие шесть часов. На большее загадывать не стоило, да и в ближайшие планы жизнь постоянно вносила коррективы. Коронавирус, издалека казавшийся чем-то вроде гриппа, при ближайшем рассмотрении оказался той еще бякой. Помимо легких, он поражал другие органы, портил стенки сосудов, выводил из строя эритроциты, нарушал свертываемость крови и делал все это не по-джентльменски. Если при пневмониях, вызванных другими возбудителями, состояние пациентов ухудшалось постепенно, то коронавирус буквально обрушивал состояние. Лежит пациент спокойно, разговаривает, дышит самостоятельно, но вдруг вздрогнет, закроет глаза и перестанет дышать… Все, приехали. Реанимационное пособие в девяти случаях из десяти оказывалось неэффективным.

– Восемь врачей на двадцать четыре койки? – удивилась Елена в самом начале работы мужа в больнице. – Хорошо живете!

– По-хорошему надо было бы двенадцать, – ответил Данилов. – Опять же, хорошо, если из этих восьми хотя бы половину составляют реаниматологи, а то ведь бывает так, что спецов всего трое, если и меня посчитать, а остальные – с бору по сосенке, кто из неврологической ординатуры, кто из приемного покоя, но хуже всего, если инфекционисты.

– Хуже? – переспросила Елена. – Или я ослышалась.

Данилов общался с женой по скайпу из своего кабинета, за дверью которого кипела шумная больничная жизнь, поэтому разговаривать можно было свободно – из коридора никто не подслушает, это вам не гостиница. Так что можно было выразить свое мнение об инфекционистах без купюр, что Данилов и сделал.

– Будь моя воля, я бы двух инфекционистов менял бы на одного непрофильного ординатора, – сказал он. – Инфекционисты считают, что они тут самые главные – заболевание-то инфекционное. Но далеко не каждый инфекционист хорошо разбирается в вирусологии. Если человек двадцать лет проработал в отделении кишечных инфекций, то что он может понимать в лечении вирусных пневмоний?

– Ничего.

– Вот и я о том же, но он же дает советы, вмешивается в назначения, спорит, пытается что-то доказать. Он же – инфекционист! Профи! А даже если и вирусолог, то что с того? Заболевание-то совершенно новое, неизученное, все рекомендации сырые. Ориентируемся на текущий момент и додумываем на ходу. Никакой вирусолог, будь он даже семи пядей во лбу, не может дать точный прогноз по пациенту. Но он же вмешивается… Короче говоря, я установил в отделении диктатуру, которую один товарищ назвал «культом личности». Самый главный – это я и все мои распоряжения в Зоне выполняются беспрекословно. Обсуждения, разъяснения, дискуссии – это после смены. На втором уровне стоит старший реаниматолог смены. Его распоряжение могу отменить только я, остальные должны повиноваться. Третий уровень – это врачи-реаниматологи, распоряжения которых обязательны для приданных врачей.

– А что реально делают приданные врачи?

– Я ж тебе только что объяснил! – усмехнулся Данилов. – Выполняют распоряжения старших товарищей. Наблюдают за пациентами, ассистируют при манипуляциях, общаются с отделениями, заполняют документацию… Мне повезло, – Данилов изобразил пальцами двух «зайчиков», символизирующих кавычки, – среди приданных врачей есть доцент-хирург, золотой скальпель нашей больницы, инфекционист с тридцатилетним стажем и бывший заведующий приемным отделением, которого сняли с должности накануне перевода больницы «на корону». Оцениваешь?

– Сочувствую, – Елена вздохнула и покачала головой. – А с реаниматологами все о’кей?

– Да, с ними все о’кей, – соврал Данилов, чтобы не расстраивать жену и не чувствовать себя нытиком.

С реаниматологами тоже хватало сложностей. Данилов представлял себе свою «фронтовую» жизнь немного иначе. Он думал, что ему дадут руководить каким-то новым реанимационным отделением, которое будет создано в дополнение к уже имеющимся. Но вышло иначе. Незадолго до принятия решения о перепрофилировании восемьдесят восьмой больницы на лечение пациентов с коронавирусной инфекцией, заведующий отделением реанимации и интенсивной терапии по-крупному разругался с заместителем главного врача по анестезиологии и реаниматологии. Формальным поводом считались какие-то рабочие проблемы, но настоящей причиной была заведующая лабораторией Анна Алексеевна Богуславская, первая красавица больницы. У Богуславской был длительный служебный роман с бывшим заведующим отделением Симирулиным. Роман уже выходил на новый уровень – заведующий развелся с женой и сделал Боуславской официальное предложение – когда в больнице появился новый заместитель главного врача по аэр, сорокалетний, симпатичный и одинокий. Он сразу же обратил внимание на Богуславскую, а она на него. Заведующий остался, что называется, на бобах – одну семью потерял, другую не обрел. Разумеется, по уму ему следовало бы обижаться на Богуславскую, которая сподвигла любовника на такой ответственный поступок, как развод, не будучи уверенной в крепости своих чувств к нему. Но заведующий обиделся на своего нового начальника и начал воспринимать в штыки все его указания, а на любые замечания отвечал в стиле: «вы бы лучше на себя посмотрели бы». Дело закончилось увольнением Симирулина по собственному желанию.

Уволившегося заведующего обычно замещал доктор Дерун, которого и назначили исполнять обязанности, но потом заменили на Данилова. Данилов к этим кадровым хитросплетениям никакого отношения не имел. Он подал в департамент заявление, в котором выразил желание на время борьбы с пандемией работать в практическом здравоохранении, и пошел туда, куда его назначили. А получилось так, что вроде бы сместил Деруна, работавшего в этом отделении с момента окончания ординатуры. Поговорили при знакомстве друг с другом вроде бы хорошо, по-мужски, но Данилов чувствовал, что осадочек у Деруна все же остался, и оттого чувствовал себя неловко.