Сергей Михайлович Половинкин.

"Всё". Опыт философской апологетики.

Хрестоматия "Философские сокровища Империи Сапиенс".

Раздел "Генезис современного русского сознания."

Русский рейдер «Всадник», имитируя успешный конец абордажа, швартовался к «Барону Врангелю». Сторонний наблюдатель, а в данном случае это мог быть капитан-навигатор Мариано Франциско, должен был бы с большой долей уверенности сделать вывод, что команда ганзейского рейдера мертва, или взята в плен. На что, как становилось ясно, и был расчёт Рязанцева, или адмирала Головина, или их обоих.

Русский рейдер правильно, с идеальной точностью, зашёл с правого борта, не теряя ни секунды напрасно, дал запрос на стыковку, и ещё до полной остановки, намертво «прилип» своим левым бортом, включив на считанные секунды, свои маневровые двигатели.

В швартовом шлюзе «Врангеля», находились первый взвод гиен и человек пятнадцать русских десантников, пришедших с Одинцовым на «абордаж». Было похоже, что эти ребята пересекались уже не в первый раз. По крайней мере, так мне показалось. Встреча незнакомых вооружённых людей – пусть даже и союзников – практически всегда сопровождается чувством настороженности. Оружие в чужих руках всегда рождает ощущение опасности. И если к своему оружию ты быстро привыкаешь, и оно становится скоро частью тебя самого, продолжением рук или внутренних чувств, то незнакомый вооружённый человек поневоле заставит тебя долгое время следить за направлением ствола его автоматической винтовки или его персональным местонахождением. Даже гражданские инстинктивно не переносят нахождение пусть и невооружённых, но незнакомых людей сзади, за спиной. Что говорить о людях, чья профессия – постоянное чувство опасности?

Но и «гиены» Рязанцева, и «осы» Одинцова, носившие название «Всадники», сейчас сидели группами на полу – рядом беспечно лежали оружие и шлемы, никто и не подумал оставить включёнными защитные поля на доспехах. Я услышал смех, типичные армейские шутки и истории.

– Чистая правда, – услышал я, как один десантник, сидевший совсем близко у двери, говорил другому, – мой первый день в училище, мы ещё совсем зелёные все, а препод наш выходит и говорит: «Будем знакомы, будущие господа офицеры, моя фамилия – подполковник фон Розенберг».

Смех. Хороший, дружеский смех.

Я тоже чуть усмехнулся. Такие подполковники, которые заговаривались иногда от преподавательской работы, были, наверное, у всех. Только нашего подполковника звали Жюсслен де Фуа. Среди моих однокурсников он стал известен тем, что как-то заснул во время просмотра учебного фильма по какому-то классическому произведению, и когда главный герой закричал: «Командир, что делать?» – не просыпаясь, громко приказал: «Всем перестроиться и повторить атаку». В другой раз отличники курса полетели с ним для знакомства с английской эскадрой в Лондон и в графе «ваш пол», что звучало по-английски, как всегда слишком кратко: «Sex», написали: «Natürlich, ja!». Подполковник де Фуа тогда собрал всех вечером и прочёл длинную и проникновенную лекцию о том, что он и его друзья, будучи курсантами, тоже озорничали, «и весьма», добавил он, но «офицер не может позволить себе то, что может простой солдат».

Прерывая мои быстрые воспоминания, Гюнтер Лютьенс, командир первого взвода «гиен», подбежал и встретил нас почти у самых дверей отсека управления. Смотрел он вопросительно и весело – как и положено хорошему младшему офицеру во все времена.

Одинцов кивнул ему, как старому знакомому.

– Готовьте людей к переходу на русский рейдер, – приказал я.

– «Ганза владеет всем», – громко сказал, кивнув мне и повернувшись к десантникам Лютьенс.

– «Так будет вечно», – нестройно и многоголосо раздалось в ответ – солдаты стали подниматься, подбирая снаряжение.

– Как у вас манерно, – съязвил Одинцов, разглядывая открывшуюся нам картину боевого братства штурмовых команд двух рейдеров, ещё недавно готовившихся к абордажу друг с другом.

– Завидуйте молча, полковник, – поддел его Рязанцев, стоявший рядом.

– Подготовиться к переходу через швартовый шлюз, – бодро приказал Лютьенс.

Загорелся зелёный свет, двери шлюза открылись перед строем солдат, оказавшихся теперь «нос к носу» со своими недавними вероятными противниками.

– ЗдорОво, «гиены»! – весело сказал кто-то из «всадников» полковника Одинцова, оставшихся на русском рейдере, – здорово, животные!

– От коней слышу, – не остался в долгу кто-то из «гиен».

– На русский рейдер – марш! – отдал команду Лютьенс, и наши люди, вперемешку с людьми Одинцова, потопали на «Всадник».

Я, Рязанцев и Одинцов уходили с «Врангеля» последними.

– Кони и собаки – друзья человека, – сам себе сказал Одинцов.

– «Гиены» – не собаки, – возразил Рязанцев, – они почти кошки.

– Все лучше, чем наши «друзья»-метаморфы, – сказал я.

***

Минут через пять мы уже были в боевой рубке «Всадника». Русский рейдер оказался невероятно похожим на ганзейский – то же расположение отсеков, та же внутренняя цветовая гамма сигналов, только десантный отсек побольше, а системы управления попроще. Ганзейские корабелы наверняка и здесь приложили руку, хоть русские и любили повторять, что они сами, всегда всё сами.

Георг фон Менгден, навигатор «Всадника», которого, как я успел услышать, Одинцов и русские коллеги называли «Юра», отшвартовался от «Врангеля».

– Приказы? – обратился он к Одинцову.

– Что с нашей террасаконтерой? – спросил тот, – Эти «тоже люди», которые заливают мирные города напалмом, – тут он посмотрел на меня, – прореагировали как-то на абордаж нашего рейдера?

Случайно или нет, но точки перехода, расставляемые Империей, делали и в лучшие времена русское пространство труднодоступным, практически изолированным от миров Альянса. Поэтому всё, связанное с homo praeteris, было для русских если в не в диковинку, то необычно. После последнего «сбоя» в работе точек тенденция только усилилась.

– У них пожары, – ответил Юра, – но террисы почти завершили эвакуацию. Уходили быстро. Почти бежали. В настоящее время щиты терассаконтеры отключены.

– Они что-то транслировали? – спросил Одинцов

– Передали два шифрованных сообщения, сказал фон Менгден, – перехват мы сделали и передали на «Орёл». Наши люди над ним работают.

– Надеюсь, что капитан-навигатор Франциско уже вас похоронил, коллеги, – сказал Одинцов нам с Рязанцевым.

– Хорошо бы, – подал голос Рязанцев, – Как ему в глаза смотреть-то теперь?

– В глаза мы ему смотреть не будем, – сказал Одинцов, – А то вдруг они у него фасеточные?

Какое-то время он рассматривал обречённый, огромный корабль, уже брошенный командой. Тот плыл в темном пространстве, как диковинный морской зверь. Обломки его нижних палуб, дрейфующие вместе с ним, напоминали стайки мелких рыб-падальщиков, вокруг мёртвого хищника. Корабли Альянса, как все корабли на свете, обладали своей, особенной красотой. В них было что-то и от древних галер, бороздивших моря на Старой Земле, и от морских хищников, таких похожих на любой планете, где есть океан.

– Давай торпеды, Юра, – сказал Одинцов навигатору, выводя на дисплей чертежи террасаконтер, и находя среди них «Деву Марину». – Давай торпеды, Георг, – повторил он, отмечая цель, – Одну в отсеки боеприпасов, вторую – куда хочешь, на свой вкус.

– Дайте чёткий приказ, капитан, – сказал фон Менгден бесстрастным голосом.

– Юра, – сказал ему Одинцов, поморщившись от дотошности своего офицера, – дай просто одну торпеду туда, где ещё не горит.

Фон Менгден пожал плечами и включил инфракрасный режим на визорах, чтобы ещё раз определить очаги пожаров.

Рейдер еле слышно вздрогнул.

– Торпеды пошли, – невозмутимо доложил «Юра» через несколько секунд.

– Не могу отказать себе в этом удовольствии, – посмотрел на нас с Рязанцевым Одинцов, переключая экран на визоры, разворачивая картинки торпед и общего вида обречённой террасаконтеры. Хоть это, конечно, и не вернёт тех, кто погиб в Екатеринодаре. – Присоединяйтесь, – сказал он нам, – редкое зрелище. Первое, в своём роде.