Во время торжественных приемов в профессорском доме, по обыкновению, убирались все ковры. Делалось это в основном для того, чтобы гости могли оставаться в парадной обуви. И, кроме того, с гладкого пола проще убирать блевотину.
Сеня, единственный из собравшихся, стоял на полу в одних носках и распространял по комнате удушливый, затхлый запах. Как знать, может быть, именно так пахнет Нобелевская премия.
-- Да-а, --протянул профессор, поглаживая плешивую голову, -- вещь не новая, как я понимаю, но интерпретация оригинальная. Авторство вы, разумеется, приписываете себе. Но отчего же у вас, голубец вы мой, жопа-то получилась толстопятая?
-- В смысле? -- спросил Семен.
-- В смысле, как такое может быть?
-- А что?
-- А то, что она, например, может быть лохматая, ну в крайнем случае толстозадая. А у вас она толстопятая какая-то. Вы из какой деревни приехали, валенок вы мой самобытный?
Гости и родные, утратив интерес к Семену и его творчеству, отправились в другую комнату орать песни, музыкальный ряд и тексты которых, кстати сказать, тоже весьма сомнительные с точки зрения высокого искусства.
Профессор из уважения к Фридману потратил на Сеню еще минуты три, основательно его опустил, а под конец и вовсе посоветовал заняться чем-нибудь полезным, например плести макраме или скорняжничать.
Не знали тогда ни бедный профессор, ни Семен, что не за горами тот день, когда им придется породниться. Как это случилось? А так.
На голодный желудок Сеня начал быстро пьянеть. Почувствовав, что его изрядно развезло, он принялся бродить по квартире в поисках места для ночлега. Тут-то в одной из комнат его и вычислила Майя.
-- Прочтите мне свое, -- попросила она.
-- Из раннего? -- недоверчиво поинтересовался Семен, глядя, как ерзает на кушетке нетерпеливая девушка.
-- Самое первое. Или что-нибудь такое: немного о любви и немного сентиментальное.
Сеня развязал тесьму на папке, которую весь вечер носил под мышкой, послюнявил палец, вытянул мятый листок и перевел мутные глаза на Майю.
"Симпатичная, в принципе, дама", -- подумалось ему.
А за стеной, надрывая глотки, гости пели:
Раз пошли на дело
Я и Рабинович!..
Через полгода, когда у Майи окончательно и бесповоротно проявились зримые признаки грядущего материнства, Комиссаржевские кинулись искать Сеню.
Каково же было всеобщее удивление, когда однажды вечером, в самый жаркий период поисков, профессор собственными глазами увидел беспечное юное лицо Семена в телевизоре.
Тогда еще очень молодая, но с самого основания склонная к классическому мазохизму, непродуманным экспериментам и отчаянному новаторству, телекомпания ДДТ объявила конкурс на замещение вакантных должностей телеведущих. И Семен, думаю, не без помощи и вредного влияния Фридмана одержал в этом конкурсе сокрушительную победу. Руководство телекомпании доверило ему самый ответственный участок фронта: поздно вечером в конце эфира он должен был по бумажке прочитать анонс завтрашних телепередач и прогноз погоды.
В тот приснопамятный вечер, когда профессор в уюте своего домашнего кабинета, приняв традиционную рюмку коньяку и выкурив привезенную из Гаваны и бережливо припасенную сигару, готовился отойти ко сну, Семен появился в эфире первый и последний раз в своей жизни. На тот момент ревматический профессор живо интересовался погодой, поэтому телевизор не выключал.
Сеня добросовестно дочитал свой текст до середины, отложил его в сторонку и принялся разоблачаться. То ли режиссеры в тот момент утратили бдительность, то ли все мероприятие было спланировано заранее, как часть эксперимента, но зритель, не пропустивший со дня основания телекомпании ни одного эфира, наверняка помнит инцидент, когда за спиной полураздетого ведущего появился сильно нетрезвый человек с факелом и, перемежая свою маловразумительную речь с икотой и крепкими выражениями, сказал примерно следующее:
"Ку-ку. Сеня, мы в прямом эфире? Которая камера, вот эта? Бля! Мурашки по коже бегают! Господа, я раскрыл заговор! Некие, с позволения сказать, дамочки, о которых мы здесь не упоминаем по соображениям нравственного порядка, пишут в нашу редакцию письма и задают разные глупые вопросы. Например, Наташа из Москвы... фамилия неразборчиво. Вот что она пишет: "Мы встречаемся всего три месяца. Муж моей подруги постоянно твердит о сексе. Я обожаю, когда он злится, но к серьезным отношениям не готова. А он грозится, что повесится. А я его люблю. Что мне делать? Помогите!" А наша редакторша, на редкость тупая и безобразная тетка, ей отвечает: "Не готова, и не надо. Этот самец мизинца твоего не стоит. Пусть злится. И вообще, что он себе позволяет. Пусть повесится". И как вам это нравится? Вот если бы муж ее подруги был девяносто девяти лет, кололся героином и только что вышел из тюрьмы, где отсидел 20 лет за изнасилование собственной мамочки, тогда было бы понятно. А так непонятно! Что значит не готова?! Отдайся ему и получи удовольствие, дура глупая! Сегодня девку затащить в постель порой труднее, чем в средневековые времена. Раньше как: собирались вместе мужики и шли воевать, скажем, на Женеву. Каких-нибудь одиннадцать месяцев осады, вражеские стрелы, горячая смола, голод, чума, не без этого, но, наконец, ты перелезал через стену, к тебе навстречу выходил мэр и говорил: "Вот ключ от города, а вот моя дочь -- пользуйся, чудак". А что сейчас? Она сидит и хочет замуж за брунейского падишаха. Вот приедет он на лимузине и скажет: "Это я. Заждалась поди? Полезай в машину, поедем во дворец. Назначаю тебя владычицей морскою!" Нет, больше я молчать не стану! Хватит с меня! Знайте все до единого: международный женский заговор провалился, и у одного человека даже есть доказательства этому. Сеня!"
Семен расстегнул ширинку, вывалил наружу все свое хозяйство перед объективом телекамеры и скромно улыбнулся. В тот же миг с профессором Комиссаржевским случилась форменная истерика. Такого позора ему не доводилось видеть ни разу в жизни. Шланг Семена болтался где-то в районе колена, напоминая своим видом ливерную колбасу и едва помещался в телевизоре. Профессор смотрел на экран и яростно сжимал кулаки. В нем просыпался зверь.
"Обратите внимание на это чудо природы, -- говорил человек с экрана, водя указкой вокруг Сениных причиндалов. -- Вы представляете, что будет, если эта штука встанет? Зрелище, я вам скажу, незабываемое... Полундра, Сеня, идут... А теперь слушайте особенно внимательно. Мы должны напиваться и трахаться, ведь мы мужчины и женщины! Для этого мы родились, болели скарлатиной, плохо учились в школе и, наконец, выросли... Линяем, Сеня... Я сделал все, что мог, господа... Будьте начеку..."
Нужно ли говорить, что нетрезвым факелоносцем был Иван Фридман.
Комиссаржевские немедленно снарядили экспедицию на квартиру к Фридману, поскольку небезосновательно полагали, что Семена следует искать именно там. Так и случилось. Более того, их обнаружили вместе на одной кровати, где они безмятежно валялись вперемешку с тремя голыми барышнями.
Семена спеленали, принесли под конвоем к профессору в дом и бросили в ледяную ванну. Когда он очухался настолько, чтобы воспринимать звуки человеческой речи и воспроизводить хотя бы некоторые из них, между ним и профессором состоялся крепкий мужской разговор. Профессор в двух словах обрисовал ситуацию. Нажимая, в основном, на совесть и чувство гражданской ответственности, пару раз он, тем не менее, припугнул Семена кастрацией.
-- Да не волнуйтесь вы так, -- ватным языком отвечал ему Семен. -- Я в принципе не отказываюсь жениться. Конечно, ваша дочь не так красива, как мне хотелось бы, но что поделаешь. Беру. Заверните. Сдачи не надо.
-- Красота, вундеркинд вы мой жизнерадостный, это очень субъективно, -по-отечески тепло, но в то же время нравоучительно говорил будущий тесть Семена. -- Когда я впервые увидел на кафедре ассистентку Зинаиду Канцельбоген, меня чуть не стошнило.
-- А потом?
