В ответ девушка лучезарно улыбнулась, подняла на него глаза и сказала:

– Если вы сочтете за лучшее исправиться и впредь не будете таким злюкой, так и быть, я вас прощу.

Домой возвращались под вечер, в хмурой тени холмов. Стэнли неторопливо трусил рядом с коляской. Сестры Вустер попросили Холландена спеть, но в итоге только разругались с ним, и в коляске стояла тишина, пока впереди не замерцали огоньки пансионата.

Холланден пошел проводить друга до фермы.

– Ну, как тебе пикник? – спросил писатель.

– Отлично.

– Когда перекусываешь на природе, варенье, как правило, проливается на опавшие листья, а с них попадает тебе на брюки. Впрочем, на этот раз все обошлось. – Он посмотрел на Хокера: – Хотя по тебе не скажешь, что ты превосходно провел время.

Хокер трагически махнул рукой:

– Может, да, может, нет. Не знаю

– Что случилось? – спросил Холланден.

– А то ты не понимаешь! – угрюмо ответил художник. – Я же тебе говорил, что в присутствии этой девушки становлюсь совершеннейшим дураком. Меня нельзя назвать таким уж глупцом, Холли, и кому, как тебе, этого не знать. Но когда она рядом, я настолько теряю голову, что даже не могу спасти свою жизнь.

– Может, она ничего не заметила? – спросил Холланден, попыхивая трубкой.

– Не заметила! – насмешливо проворчал Хокер. – Еще как заметила! Говорю тебе, в разговоре с ней я становлюсь скучнее железного пса. Хотя даже не догадываюсь почему! – Последние слова он произнес дрогнувшим голосом.

Холланден задумчиво разглядывал его, выдыхая огромные клубы дыма.

– С некоторыми так действительно бывает, – сказал он. – Думаю, это чертовски неприятно. Странно, но я в таких обстоятельствах чувствую себя легко и свободно. Ты даже не представляешь насколько.

– Мне-то какое до этого дело? – ответил Хокер. – Все эти твои набившие оскомину амуры не имеют ничего…

– Хорошо, хорошо, не имеют, – перебил его Холланден. – То есть я хочу сказать, не имеют ничего общего с твоими возвышенными чувствами. – Потом он вдруг просиял и добавил: – Слушай, Билли, может, ты не такой уж дурак. Понимаешь, пребывая внутри ситуации, на нее нельзя взглянуть со стороны. К тому же никто и никогда не знает, о чем думает женщина. Никто и никогда, – повторил он. – В том числе и ты.

– Понятное дело, – обреченно согласился Хокер. – Так ты полагаешь, это мой единственный шанс?

– Господи, нельзя же быть таким идиотом! – в отчаянии воскликнул Холланден.

Некоторое время они шагали молча. Сосны, растущие вдоль узкой дороги, словно вели с ветром таинственный разговор, изобилующий свистящими звуками. Сеттер Стэнли, добровольно взявший на себя обязанность стеречь мужчин от опасностей, теперь крался чуть ли не на цыпочках, сверкая в разные стороны глазами и по-собачьи поругиваясь.

– А тут еще работа не ладится! – выпалил Хокер. – Лето, я приехал сюда писать, но до сих пор не сотворил ничего достойного.

– Тебе не кажется, что свалившаяся на тебя любовь убивает твой гений? – рассудительно спросил Холланден.

– Ну, нет. Было б так, я бы просто повесился.

Холланден картинно вздохнул:

– Ох, а я уж было подумал, что все эти байки по поводу кризиса творческих натур – правда. Но теперь вижу, с тобой все в порядке. Ты, вероятно, будешь сидеть тише воды ниже травы и лелеять грезы, так?

– Чтоб тебе пусто было с твоими грезами! Они мне жизнь не спасут.

– Вообще-то, я имел в виду кое-что другое.

Синяя гладь ночного озера, казалось, была вышита черными силуэтами деревьев. С поднятых весел срывались серебристые капли. Где-то на берегу время от времени сиротливо тявкал на звезды пес.

– И все равно жизнь в мастерской… – начала девушка.

– Нас было шестеро, – насмешливо фыркнул Хокер. – По большей части мы курили, иногда играли в дурака или покер, причем заметьте, всегда только в долг. А когда у нас находились материалы и было чем заняться, работали. Вы когда-нибудь видели изумительный красно-зеленый дизайн обычной банки консервированных помидоров?

– Да.

– Ну так знайте, это моих рук дело. Каждый раз, когда речь заходит о помидорах, помните, что дизайн упаковки разрабатывал я. Вернувшись из Парижа, я первым делом бросился писать, беда лишь в том, что никому это не надо было. Потом мне пришлось перейти на зеленые бобы и спаржу…

– В самом деле?

– Да.

– И все равно жизнь творца…

– Нас было шестеро, да. И уж так получалось, что деньги появлялись только у кого-то одного. Остальные пятеро жили за его счет и за это себя презирали. То есть мы питали к себе презрение в пять раз чаще, чем восторгались.

– И все только потому, что у вас не было денег?

– Потому, что у нас не было денег в Нью-Йорке! – ответил Хокер.

– Но потом, вероятно, что-то случилось…

– Как бы не так! Да, в воздухе действительно вечно что-то такое носится, но когда доходит до дела – ничего не происходит.

– Но в подобных случаях настоящим благословением могут стать близкие. Сострадание…

– Близкие! – воскликнул Хокер.

– Ну да, – сказала девушка. – Близкие и друзья. Сопереживание и понимание…

– Сопереживание, понимание! – покачал головой Хокер. – Кто бы сомневался!

У него, казалось, настолько испортилось настроение, что мисс Фэнхолл умолкла. Челн скользил среди теней к заводи, где вода напоминала хрусталь. Стэнли на берегу метался в камышах и шлепал по мелководью, то и дело напоминая о себе обиженным поскуливанием. Хокер не выдержал и осадил его строгим окриком, после чего сеттер стих. Меж облаков равнодушно скользила луна.

– Мне понравилась ваша последняя картина.

– Что?

– На недавней выставке вы выставляли полотно с коровами на снегу и стогом сена. Вполне возможно, что там было и что-то еще.

– А, ну да, конечно, – ответил он. – Вам и в самом деле понравилось? Из всех моих работ эту я считаю лучшей. Неужели она вам запомнилась? – Потом его словно осенило. – Да нет же, признайтесь, что в вашей памяти ее воскресил Холланден!

– Что вы такое говорите! – опровергла девушка обвинение. – Я сама ее запомнила.

– И по какой же причине? – спросил он, словно у него был повод возмутиться.

– По какой причине? Во-первых, она мне понравилась, а во-вторых… знаете, я слышала, что ее назвали лучшим произведением на всей выставке… Около нее все стояли и обсуждали. Да, Холли мне о вас рассказал, и я…

– Впрочем, какая разница, – оборвал ее Хокер. Потом немного помолчал и добавил: – Как бы там ни было, а хорошим это полотно никак не назовешь!

– Зачем вы так говорите? – вскинулась девушка. – Оно прекрасно. Я, конечно, ничего не понимаю и не могу судить о живописи, но все говорили, что картина просто чудесна.

– Нет, в ней нет ничего хорошего, – гнул он свое, упорно качая головой.

Из темноты до них донесся плеск весел Холландена. Время от времени к нему прибавлялось повизгивание барышень Вустер; потом на лодке писателя начались ожесточенные споры, касающиеся особенностей навигации.

– Послушайте, – вдруг сказала мисс Фэнхолл, – завтра ведь приезжает мистер Оглеторп!

– Мистер Оглеторп? В самом деле? – спросил Хокер.

– Да. – Она опять уставилась на воду. – Наш старый друг. Он всегда с нами так добр, а Роджер и маленькая Элен от него просто без ума. В колледже он близко сошелся с моим братом, и, пока Герберт не умер, они были неразлучны. Мистер Оглеторп всегда дарит мне фиалки. Я знаю, он вам понравится.

– Будем надеяться, – ответил Хокер.

– Как же я буду рада его снова увидеть! Вы не знаете, в котором часу прибывает утренний дилижанс?

– Около одиннадцати.

– Мы получили от него письмо с обещанием приехать. Надеюсь, он нас не разочарует.

– Не сомневайтесь, вскоре он будет здесь, – заверил ее молодой художник.

Над гребнем горы, где в лунном свете стояли величественные сосны, пронесся порыв ветра. Где-то на озере крикнула странным, потусторонним голосом гагара. Хокер направил лодку к причалу, лицо девушки на заднем сиденье озарила полоска света, и он стал грести совсем медленно.