Закрыла глаза, вытянула ноги.

  Тело гудело, отдавало болью в островках заживающих ран и принятых ударов.

  Но долго наслаждаться свободой не пришлось.

  Сначала лязгнул отодвигаемый засов, затем послышались шаги.

  "Странно, сначала должны быть шаги, а потом другие звуки", - Пантера открыла глаза.

  Она думала, что пришла Ифигения с каким-нибудь нравоучением для новеньких рабынь.

  Но вместо тренера в узкую камеру вошла Ванесса.

  Из-за ее спины выглядывали Дриада и Идофея.

  Реакция строптивой была мгновенная.

  Она сделала попытку вскочить на ноги.

  "А разве меня бы это спасло, - Пантера подумала вяло, но со злостью. - Какая разница, когда бьют лежачую или на ногах".

  Не успела; Дриада и Идофея ловко, профессионально прижали ее к соломе.

  Пантера затихла, она решила не тратить остатки сил на сопротивление, потому что себя бы не освободила, а жалкими потугами доставила бы обидчицам радость.

  - Я никогда не прощаю обиду, - Ванесса сузила глаза.

  Они превратились в две щелки. - Если гладиатрикс простит, то это не означает, что ее простят.

  Жалость на арене и в жизни приводит к смерти.

  Либо ты, либо я. - Ванесса ногой ударила в левый бок строптивой.

  Тело отозвалось ноющей болью. - Ты думаешь, что ты одна в школе гладиаторов особая.

  Так думает каждая, и каждая новенькая считает себя особенной жертвой, строптивой, к которой должны относиться по-человечески. - Ванесса произнесла "по-человечески" с презрением. - У нас у всех истории, и они, поверь, не менее трагичные, чем твоя.

  Но мы смирились, затаились до поры до времени.

  Ты же хочешь поставить себя выше нас, ветеранов.

  Так нельзя, девочка, так нельзя. - Ванесса присела на колени, подняла голову Пантеры за волосы.

  "Когда же они начнут меня избивать? - Пантера сжала губы, сверкала изумрудами глаз. - Нет ничего хуже, чем слушать болтовню врага.

  Лучше бы избили меня до потери сознания, чтобы я не выслушивала мучительные речи". - Ни одна жилка не дрогнула на лице Пантеры.

  - Я не виновата, что досталась Гераклу не девственницей.

  В нашей деревне нравы строгие, и родители не уберегли меня от посягательств парней.

  До восшествия на ложе с Гераклом я ему лгала.

  Он же был уверен, что я девственно чиста, поэтому вручил мне ключи от сокровищниц. - Ванесса приблизила свое лицо к лицу Пантеры, не боялась, что строптивая укусит или плюнет в лицо. - Утром Геракл был суров со мной.

  "Зачем ты обманула меня? - спросил он, словно имел надо мной власть. - Я бы простил тебе потерю девственности, но не прощаю лжи".

  "Кто ты, чтобы прощать меня или не прощать? - Видишь, Пантера, я тоже когда-то была строптивой. - Не моя вина, что меня насиловали в деревне.

  Где ты был, пировал в это время?

  Ждал, когда ягодка созреет и упадет тебе в рот?"

  Геракл ругал меня, два раза ударил по лицу рукояткой меча.

  Наконец, он прекратил пытку и принял для себя важное решение:

  "Ты возомнила себя богиней, Ванесса.

  Ну что ж, красавица, ты останешься навсегда в пантеоне богов.

  Обещаю, что до следующего утра ты не доживешь". - Геракл мог убить меня сразу, но зачем-то растягивал удовольствие.

  Я бросилась к ногам мужа, целовала его грязные колени, просила прощения. - Ванесса качала головой. - Обвиняла деревенских парней насильников, говорила, что раскаиваюсь.

  Моя гордость и строптивость исчезли, как весенний снег.

  Я видела свое отражение в зеркале: прекрасная девушка в слезах.

  Мои слова тронули бы сердце Циклопа, но у Геракла нет сердца.

  Вместо сердца у него камень.

  "Ты умрешь за свою провинность.

  Умрешь утром". - Геракл находил удовольствие повторять, что я умру.

  "Если мне суждено умереть с первыми лучами Солнца, то дай мне возможность провести ночь вдали от тебя, чтобы не видеть твою гнусную рожу. - Гордость и строптивость непостижимым образом вернулись ко мне. - Нашел чем гордиться: сильный мускулистый мужчина издевается над слабой беззащитной девушкой". - Я упросила Геракла отпустить меня на крышу дома.

  Он разрешил, потому что это входило в его планы мучить меня.

  С крыши невозможно убежать, тем более что охранять меня Геракл поставил сильную, умелую рабыню, бывшую гладиатрикс.

  Персефона смотрела на меня с жалостью, но эта жалость превратилась бы в жало пчелы, если бы я сделала попытку сбежать.

  "Персефона, окажи мне последнюю милость, - я взмолилась, - посмотри, не едут ли славные воины спасти меня.