– Да нет, я в порядке, всё нормально.

– Я думаю, что тебе необходимо попрактиковаться писать своё имя, выработать свой собственный почерк. Почувствуй себя комфортно тем, кто ты есть на самом деле. Я дам тебе небольшое задание на дом. Ты должна поработать над тем, как ты пишешь своё имя, придумай и отработай собственную подпись.

– Хорошо, – говорю я и сажусь обратно на диван.

Он глубоко вздыхает и кладёт файл на стол.

– Это часто случается с людьми, пришедшими из оккультизма или деструктивных сект, им сложно найти свой собственный голос, свою индивидуальность. Но ты сильная девочка. Я думаю, что со временем ты сможешь перерасти то, что тебе пришлось пережить, и ты сможешь построить новую жизнь.

– Тебя это расстраивает? – продолжает он. – Я заметил, ты начинаешь заламывать пальцы, когда тебя что-то беспокоит.

– Всё в порядке, – повторяю я.

– Хиллари, это совершенно нормально – испытывать сложности в такой ситуации, особенно в твоём возрасте. Я уверен, ты очень любила свою семью.

Я только киваю головой.

– И то, что случилось с ними, это, конечно, трагедия. Но мы можем извлечь из этого урок: узкое мышление и осуждение других вызывает в людях агрессию. Мы должны подняться выше чёрно-белого восприятия действительности. Мы должны научиться принимать всех людей такими, какие они есть.

Я смотрю на портрет старика на обложке моей книги. Эти люди жили в чёрно-белом мире. Но разве это было не из-за того, что они избавились от таких вещей, как любовь, и разве не злоба привела к насилию? Мне кажется, что доктор Снид говорит что-то совсем не то, говорит что-то совершенно противоположное.

– Это очень сложно понять в твоём возрасте, я знаю, – продолжает он, – но подумай о том, как далеко ты уже продвинулась. Когда ты пришла сюда в первый раз – ты отказывалась от мяса по средам и пятницам! Ты понимаешь теперь, какая это свобода – возможность выбора любой пищи? И вся жизнь такова. Если ты позволишь другим людям устанавливать внешние рамки в отношении себя, ты упустишь возможность попробовать много прекрасных вещей в жизни. Самое главное – прими других и саму себя такими, какие мы все, и ты в том числе, есть на самом деле, и это принесёт тебе счастье.

«Но я совершенно несчастна», – думаю я.

– Просто подумай об этом, – продолжает доктор Снид, – принятие себя как Хиллари вовсе не означает предательства по отношению к твоей семье и памяти о ней. Ты можешь любить их и скучать без них, но ты должна сформировать собственный взгляд на жизнь, на то, что для тебя означает стать хорошим человеком.

Мы сидим в тишине. Мне не хочется с ним разговаривать. И мне не хочется приходить сюда.

– Ты подумаешь об этом?

– Я не знаю, – отвечаю я.

– Ну, хорошо, это, конечно, твоё дело. Но я считаю, что это будет очень полезно для тебя.

Пасха

На деревьях ещё нет листвы, и я боюсь, что мужчины увидят меня до того, как я смогу убежать достаточно далеко. Бежать босиком очень больно. Мне так страшно, что я бегу не оглядываясь. Когда они откроют машину, сразу увидят два стаканчика из Макдоналдса. А ещё моё одеяло на пассажирском сиденье. Они сразу всё поймут. В любую минуту они могут побежать за мной и убить.

Мистер Лиакос мёртв.

Мистер Лиакос мёртв.

Я взбираюсь на холм, сбегаю по противоположной стороне, поскальзываюсь на прошлогодних листьях. Мне нужно найти место, где я могу спрятаться. Слышу, как стучит моё сердце, и боюсь опять описаться.

Слышу выстрелы позади. Я останавливаюсь на минуту, смотрю вокруг – куда же можно спрятаться, хоть что-то, что может меня прикрыть. Ничего. Только деревья. И даже нет ни одного толстого дерева, за которым я могу укрыться. Я слышу, как кто-то идёт в моём направлении, с шумом, грубо ломая кусты.

Мне очень страшно. Мне просто хочется, чтобы всё скорее закончилось. Только пусть это будет не больно. Только пусть это будет не больно. Господи, Иисусе Христе, помилуй мя. Господи, Иисусе Христе, помилуй мя. Разбуди меня, пожалуйста, пусть это будет просто ночной кошмар, останови это, пожалуйста, останови это…

– Вот она!

Я быстро поворачиваюсь, держу икону перед собой.

Слышу ещё один выстрел, на этот раз такой громкий, что, кажется, он совершенно оглушает меня. Что-то сильно ударяет меня в грудь так, что я падаю навзничь. Во всём мире – полная тишина, кроме какого-то странного высокого звона. Я лежу в грязи на старых прошлогодних листьях не шевелясь. Наверное, я умерла.

Проходит много времени, прежде чем я могу пошевелиться. Звон понемногу затихает, и я слышу, как ветер шевелит листья, слышу чириканье пролетевшей мимо птички. Моя грудь болит так, будто кто-то сильно меня ударил. Я лежу с закрытыми глазами и надеюсь услышать мамин голос. Может быть, она рядом?

Но нет никакого голоса. Какой-то муравей или комар или кто-то ещё кусает меня за щиколотку. Наконец я открываю глаза.

Я всё ещё в лесу. Позднее утреннее солнце нежно светит сквозь ветви. Куда делся тот мужчина? Я сажусь, у меня кружится голова, я оглядываюсь вокруг.

Лес пуст. Никого нет. Что случилось? Меня застрелили? Я прикасаюсь к груди. Очень больно, но там нет крови. И вообще, на мне нет ни капли крови. Только мои ладони почему-то поцарапаны, точно так же, как в школе на уроке физкультуры после перетягивания каната.

Моя щиколотка чешется. Я начинаю сильно её тереть. Не могу понять, что же произошло.

Я бежала. Потом остановилась. Я слышала, как кто-то шёл за мной, но спрятаться было невозможно. Он что-то крикнул, я повернулась, держа икону перед собой… так… а где икона?

Я встаю и осматриваю землю вокруг. А, вот она, в паре метров от меня, лежит ликом кверху, около упавшей сосны. Я иду, чтобы взять её, и вдруг останавливаюсь.

Это же икона святителя Николая, это мамин святой покровитель, эта икона всегда стояла на её столике, у кровати. Святитель в полном спокойствии, на золотом фоне, в одной руке у него – Библия, другая поднята для благословения. Его лицо не изменилось – всё такое же серьёзное и тихое, хотя я вижу, что его грудь прострелена, прямо посередине, между двух голубых крестов на его шарфе.

Я поднимаю икону, мои руки дрожат. Она кажется маленькой и лёгкой в моих руках. Я поворачиваю её. Она всего сантиметра два шириной, но пуля не пробила икону насквозь. С обратной стороны она выглядит совершенно целой. Николь Мэфьюз – написано чёрным фломастером в левом углу. Я опять переворачиваю икону.

Значит, я держала её прямо перед собой, когда тот человек выстрелил. Должно быть, она остановила пулю, но сила отдачи пришлась на мои руки, поэтому я упала. Наверное, тот подумал, что я умерла?

Я опять сажусь на землю и смотрю на икону. Святитель Николай очень спокоен. Но то, что пуля у него в груди, очень беспокоит меня. Я хочу достать её ногтями, пытаюсь раскачать её, чтобы вынуть. Сажусь на камень у корней деревьев, это придаёт мне большую устойчивость.

Пуля очень плотно вошла в дерево, но через несколько минут у меня что-то начинает получаться.

Тонкая струйка крови вытекает из груди святителя.

9 декабря 0000. Эра Толерантности

– Ну, как? Тебе понравилось? – спрашивает Мими с улыбкой.

– Да, было очень интересно, но грустно, – говорю я, возвращая «Дарителя».

Она держит книжку и медленно проводит пальцем по портрету старика. Это одна из причин, почему я читаю книги, которые даёт мне она. Я знаю, Мими любит каждую из них.

– Да, она немного грустная, – говорит она, перекладывая книгу в специальную тележку, – мне хотелось бы, чтобы книжка не заканчивалась так быстро, чтобы мы были уверены, что у Джона и Гейба всё сложилось хорошо.

– Да, и мне, – говорю я, – я так и не поняла – это ему приснилось или он действительно спрятался в безопасном месте. Почему бы автору не написать об этом просто и понятно?

– Наверное, она думала, так будет более правдоподобно, – говорит Мими, – жизнь полна таких моментов, когда кажется, ты висишь над пропастью. И далеко не всё в жизни устраивается просто и красиво.