Рекомендовано к публикации Издательским советом Русской Православной Церкви

ИС Р19-914-0533

© Фонд социокультурных проектов «Традиция», 2019

К сборникам в жанре «заметки священника» на полках церковных книжных магазинов многие относятся с интересом. И потому, что это практически всегда истории о людях – лаконичные, неожиданные, серьезные и курьезные. В них фигурирует великое множество случайных и неслучайных второстепенных героев: прихожан и «захожан», попутчиков и таксистов, монастырских котов и бездомных граждан. Такова уж стезя неравнодушного батюшки – со всем одушевленным миром вступать в вольное или невольное общение. И потому еще, что многие из таких книг можно читать как истории преодоления, сравниться с которыми могут лишь мемуары спортсменов, вернувшихся на спортивную арену после тяжелейших травм. Откуда такая аналогия? Да оттуда, что любой священник сегодня – строящий или восстанавливающий храм где-нибудь в провинции, внимательно относящийся к нуждам людей, добросовестно исполняющий свои настоятельские обязанности – мало чем отличается от тяжелоатлета на помосте, не имеющего права унывать от того, что на его плечах – ноша, многократно превосходящая его собственный вес. Любопытство, побуждающее пролистнуть страницы такого издания, вызвано и тем, что чувства, переживания, глубокие мысли священника обычно сокрыты от внешнего взора, и есть то, о чем бы мы никогда, наверное, не узнали, если бы не публикация таких заметок, размышлений, порой напоминающих страницы из дневника.

Эта книга – не совсем дневник. Скорее – сборник эссе, хотя и очень личных. Большинство из них было опубликовано на страницах порталов «Православие. ги», «Православие и мир», «Православие и современность». С их автором – игуменом Нектарием (Морозовым) – читатели этих сайтов знакомы в совокупности более десяти лет. А еще раньше – до монашеского пострига – он работал журналистом в «Аргументах и фактах» и «Общей газете». В его материалах и сейчас угадываются черты яркой, драматичной, честной журналистики начала 90-х. Горячность, стремление к чистоте, справедливости сказанного проходят сквозь призму восприятия человека духовной жизни, имеющего большой опыт познания того, что Господь хочет милости, а не жертвы (см. Мф. 9,13) и что любое сказанное слово нужно обращать прежде всего внутрь, к самому себе.

Слова, обращенные внутрь… Они в этой книге очень о разном – такова сегодняшняя жизнь автора, что слово в ней рождается не как заранее обдуманная проповедь, не как запланированные литературные «размышления на тему», а как мгновенная сердечная реакция человека, дни которого и без того нагружены до самого верха. Реакция на то, мимо чего нельзя пройти, что нельзя оставить без внимания вокруг себя или в себе самом.

Жизнь пастыря, монаха, публициста – каждая из этих трех граней единого авторского бытия рождает свой особенный круг размышлений, представленный в книге в виде отдельной главы. И если из первой части сборника мы узнаем в большей степени о том, от чего устает и чему радуется священник, какими переживаниями отзывается в нем богослужение, какие порой случаются диалоги с приходящими в храм людьми, то во второй – переносимся в полунощную келейную тишину, где нет уже ни разговоров, ни дневных впечатлений, а есть лишь присутствие Божие и возможность глубоко и с болью всмотреться в самого себя. Ну а в третьей, напоследок, просто проходим с автором дорогами обыденной жизни – редакционные планерки, экзамены в семинарии, книжный магазин, метро – и вместе с ним встречаемся на этих путях с тем, что он отмечает в своих записях как наблюдательный журналист.

В книге немало доброго юмора, самоиронии; ее эпизодические персонажи и события – вроде подвыпившего пассажира, искренне считающего, что нужно его терпеть, а лучше любить, или не обошедшегося без курьеза похода братии в супермаркет – запоминаются и ободряют душу. Собственно они, наверное, и позволяют как-то пережить, не сойдя с дистанции, духовное напряжение этой книги. Казалось бы, почему? Наверное, потому, что одно естественным образом дополняет другое – и во всем вместе ощущается на этих страницах вкус живой жизни, наполненной теплом и светом Христовым. В этом и есть, вероятно, некая разгадка того, почему священник, сталкивающийся день за днем со всем тем, что есть в жизни драматичного, по-настоящему тяжелого, порой до крайности неприглядного, приходящий ко все большему и большему познанию всесторонней и всеобъемлющей немощи человеческой, с тихой внутренней улыбкой пишет о христианстве: «А оно – радостное…»

Елена Санаева

Прошел пост. Остались позади шесть его седмиц, и началась Страстная. Так быстро прошел… И опять то же чувство: ничего не успел. Не то что сделать – даже начала положить. Чему? Да тому же посту, воздержанию, исправлению себя. А главное – покаянию. Так быстро промелькнули эти святые дни. Или сам так быстро промелькнул – мимо них. Прочитан Великий канон. И не однажды – дважды. И житие преподобной Марии снова прозвучало в храме, уже такое знакомое – до последней, кажется, буквы. И не сокрушилось сердце, не умилилась по-настоящему душа, и не оставляет чувство какой-то горькой незавершенности, неполноты, неисполнения…

Но есть еще один день. Я жду его весь год и каждый раз боюсь из-за чего-то пропустить, лишиться его, не встретить его в храме. Великая Среда. Почему? Наверное, потому, что не знаю, где еще найти такое точное выражение отношения кающейся души ко Христу, как в стихирах сегодняшнего богослужения. Я жду его, прекрасно помню и… каждый раз переживаю, словно впервые. Жена блудница, «отчаянная жития ради и уведомая нрава ради», молит: «приими мя, кающуюся, юже не отринул еси согрешающую»[1].

Здесь и правда все – какая-то тончайшая грань между отчаянием и надеждой, невыносимой душевной болью и радостью об открывшейся милости и любви Христовой, потрясающий переход от бездны греха к свету добродетели. Переход, который возможен лишь тогда, когда протягивает руку Господь и поднимает с колен того, кто не считал себя достойным когда-либо подняться с них.

Стоишь в храме, слышишь торжественную и скорбную музыку песнопений и точно видишь, как все это происходит… Как приходит она – трепещущая от страха отвержения и вместе с тем верящая, что отвергнута не будет. Она, вся в грязи и скверне греха, – к Тому, Кто Сам есть Источник чистоты. Сткляница с миром в руках, слезы, застилающие глаза, недоуменные, осуждающие, гневные взоры, обращенные на нее, в которых, кажется, так и читается: «Как смела ты прийти сюда?! Ты!..» И только один взор наполнен любовью и состраданием, такой любовью и таким состраданием, на какие никто не способен, даже самый лучший человек на земле. Мог ли кто-то из тех, кто был еще в этой горнице или встретил ее на пути к ней, понять, что творилось тогда в ее душе, уразуметь, что происходило в те мгновения между ней и Христом?

Какое страдание жило в ее сердце, наполняло его, билось в нем? Как велико оно было, что заставило забыть и стыд, и страх? Как сообщилась этому порочному и страстному сердцу истина, которой не вмещали до конца и праведники: что нет такого греха и беззакония, которые навсегда отторгли бы человека от Бога, что нет ничего, что могло бы лишить его Божией любви, что Тот, к Кому шла она, купив миро, и есть Бог? Не пошла бы она к человеку, не понадеялась бы на человека, не поверила бы ему… Тайна.