Никто не оспорит лидирующие позиции Германии в этой области. Одно из основных направлений этой науки – судебно-медицинская патология. Ею занимаются в демонстрационном зале, где, как правило, вскрытия производятся одновременно на нескольких столах. В крупных современно оборудованных институтах отдел судебно-медицинской диагностики напрямую соединен с залом для вскрытий, в котором умерших осматривают при помощи посмертной многослойной компьютерной томографии. В прошлом, чтобы представить обстоятельства дела или дать заключение, судмедэксперты использовали главным образом устную речь и письменное изложение. Они составляли протоколы на двадцати, а то и на тридцати страницах или выступали с речью перед судом. Новейшие радиологические методы диагностики, такие как, например, компьютерная томография, объективны и помогают делать более достоверные заключения.

Биологические жидкости и образцы ткани исследуют в отделе судебной токсикологии, если не удалось установить при вскрытии причину смерти или если есть подозрения на отравление. Также здесь проводятся исследования мочи и крови, волос у живых, если, например, суд или дорожная инспекция запросят доказательство отсутствия наркозависимости у правонарушителя.

В нашем отделе судебно-медицинской генетики мы расшифровываем ДНК, когда речь идет об установлении личности умершего по костным останкам или по предметам – носителям следов: сигаретному окурку, вагинальному мазку после полового преступления или сработавшей при аварии подушке безопасности, которая при обнаружении ДНК способна привести полицию к поимке сбежавшего виновника ДТП.

Пожалуй, совсем немногим известно, что судмедэксперты изучают также и живых. Этим занимается отдел клинической судебной медицины. Основные исследования, которые мы проводим при смертельных насильственных действиях, применимы при обследовании выживших в преступлении. Поэтому следственные органы используют при расследовании типичные вопросы: «Произошло ли преступление именно таким образом, каким предполагаемая жертва его описывает?», «Появились ли повреждения у жертвы, которая в силу обстоятельств (например, кома или провалы в памяти) не может дать показания действительно от падения или удара, или же они обусловлены несчастным случаем?», «Действительны ли показания отца, что его трехнедельная дочка получила травму, упав с пеленального столика, или ребенок получил сотрясение мозга при других обстоятельствах?», «Есть ли на теле женщины, утверждающей, что ее изнасиловали, ранения, подтверждающие ожесточенную самооборону жертвы и жестокое применение насилия со стороны преступника?»

В крупном исследовательском судебно-медицинском институте работают обычно от сорока до шестидесяти специалистов: врачи, химики, биохимики, фармацевты, биологи, ассистенты, подготавливающие вскрытие, медико-технические и химико-технические ассистенты, секретари, стенографисты, водители и студенты с минимальной занятостью.

Доступ в судебно-медицинский институт есть только у тех, кто в нем работает, и у уполномоченных представителей полиции и правосудия. Защитные двери с замками и кодами доступа препятствуют проникновению посторонних в те помещения, в которых хранится доказательственный материал. Однако такой порядок не всегда царил в судебно-медицинских институтах.

Во многих немецких городах в начале XIX века стали появляться морги, это было вызвано увеличением количества несчастных случаев, суицидов и преступлений в индустриальном обществе.

В них родственникам предоставлялась возможность опознать пропавших членов семьи. В конце концов, в то время не было современных СМИ, и лишь у некоторых, кого нашли на углу улицы или достали утонувшим из реки, были при себе документы.

Морги, как правило, были связаны с отделениями судебно-медицинских институтов, где производились вскрытия (сегодня это отдел судебно-медицинской патологии). Несмотря на условия тех времен, демонстрационные залы были хорошо освещены, оборудованы морозильными установками и отделены стеклянными перегородками от основного входа, где родные и близкие проходили мимо тел.

В 1925 году Эгон Эрвин Киш писал в своем очерке «Дом жертв» про берлинские морги: «За смотровыми стеклами демонстрационных залов, на кривых досках, покрытые своей одежкой лежат неизвестные. Среди них посиневшие и жутко опухшие утопленники с ярлыками „Найден на Шлёсенуфер“, „Найден на реке г. Котбуса“, „Вытащен из реки порта Нордхафен“, „Вытащен из воды на станции вокзала Юнгфернхайде, Шарлоттенбург“ и повешенные из Тиргартена. Мертвецы, лежащие здесь на витринах, уж точно не обделены вниманием живых. Табличка „Морг открыт“ служит приглашением. Кучера останавливаются и ныряют в помещение, оставляя свои повозки на улицах без всякого присмотра, школьники рвутся внутрь, сосед тащит своего соседа из дома или магазина на бесплатное представление». (Эгон Эрвин Киш. Облава на р. Шпреe. Берлинские очерки. Берлин, 1986.)

В обязанности врачей судебной медицины входят выступления в суде в качестве экспертов. Мы представляем заключения по результатам вскрытий, химико-токсикологических исследований, даем рекомендации относительно временнóго отрезка наступления смерти или опасности тех или иных ранений для жизни жертв, к которым было применено насилие. Наша экспертиза и ее интерпретация служат лишь основанием для дальнейшего приговора. Лично я всегда рад тому, что мне предназначена только роль эксперта. Перед судом я предстаю только в роли научного консультанта, а не в качестве представителя правосудия, принимающего решение.

В судебно-медицинской экспертизе существует что-то, напоминающее сострадание. Даже если судьба покойника никому больше не интересна, есть последняя инстанция, проверяющая, была ли умершему причинена боль. И довольно часто в ходе вскрытия устанавливается, что смерть была насильственной. Ни в одном разделе медицины нет столько нюансов, тонкостей и погружения в глубины человеческой сущности и людских трагедий.

Я желаю вам увлекательного чтения!

Седьмое июля 2011 года выдалось в Берлине знойным. Пенсионеры Хайнц Грабовски и Курт Мансфельд уютно расположились на берегу реки Шпрее. Они сидели в тени ивы на раскладных стульчиках и рыбачили.

В этот четверг у обоих старичков не ловились ни плотва, ни судак. Однако вместо этого они обнаружили чемодан на колесиках, запутавшийся в зарослях кустарника на берегу реки.

– Странно, – сказал Хайнц Грабовски, – чемодан выглядит совершенно новым! Кто такой бросает в реку?

Приложив усилия, они вытащили чемодан на сушу. Было слышно, как внутри что-то с грохотом перекатывалось взад-вперед. Хайнц и Курт решили открыть чемодан. Недолго думая, они поковыряли замки ножом и открыли крышку чемодана. Внутри него оказался пластиковый синий мешок, перевязанный красной ленточкой.

Курт Мансфельд вскрыл мешок, заглянул внутрь и быстро отскочил назад.

– Этого не может быть!

В пластиковом мешке находилось человеческое туловище:

верхняя часть мужского торса, вся сплошь покрытая яркими татуировками.

Хайнц Грабовски поспешил к своему рюкзаку, сквозь лéски и приманки раскапывая мобильный телефон, чтобы немедленно вызвать полицию.

Главный комиссар уголовного розыска Доминик Виттиг и верховный инспектор Беата Люккертц из комиссии по расследованию убийств немедленно начали расследование. Место обнаружения чемодана в берлинском районе Обершёневайд перекрыли по всей траектории, технико-криминалистическая команда обеспечивала сохранность улик на реке Шпрее. В периметре более ста метров вверх и вниз по течению реки оперативные силы полиции разыскивали другие останки.

Однако ни голова, ни конечности неизвестного так и не были обнаружены.

В то время как главный комиссар Виттиг снова просил свидетелей описать, при каких обстоятельствах был найден труп, его коллега Беата Люккертц звонила в институт судебной медицины и просила провести первичную судмедэкспертизу туловища прямо на месте его обнаружения.