Машинально Иван свернул в левый Ёшкин проход (так было чуть ближе), и почти сразу наступив на что-то скверное и достаточно скользкое, Ваня опрокинулся и ничком растянулся на грязном полу. «Да ёшкин кот, зачеши твою кукушку!» – разразился бранью электрик Медведев, потирая рукой ушибленный затылок. Нужно заметить, что у Ёшки котов была целая дюжина, все как один угольно-чёрной масти, все с миловидными мордочками и стервозно-мстительным нравом. Ёшкины коты вели вольный образ жизни, возвращаясь в комнату к хозяйке либо от бескормицы, либо скрываясь от праведного гнева кого-нибудь из жильцов. Стащить что-нибудь съедобное с коммунальной кухни, партизанить у огромного аквариума дяди Гриши, устроить ночное сафари на грызунов в подполье, или романтическую тусовку с серенадами на чердаке – это были излюбленные занятия ёшкиной стаи. Ходили слухи, что дворничиху Людмилу Едокову, прозванную в «коме» Людоедой за склочный характер и лёгкое человеконенавистничество, ёшкины коты и вовсе довели до умопомешательства.
Рассказывают, что Люда Едокова долгие месяцы всячески притесняла ёшкину живность – гоняла котов метлою, препятствовала их разудалому робингудству на кухне, почти извела крыс и мышей, серьёзно сократив разнообразие ежедневного меню кошачьей банды. В конце концов, Людоеда накликала на кошачьи головы живодёрню. Благо, ёшкины коты, наученные годами непростой жизни в «коме» успели вовремя скрыться. Месть хвостатых пройдох была изощрённой. Хмурой мартовской ночью под дверью в комнату дворничихи раздалось разудалое пронзительное мяуканье. Людоеда явно была на чеку, и стремглав вылетела в коридор, сотрясая в поднятой руке метёлкой и призывая все возможные несчастья на кошачьи головы. Ёшкины кошки бросились наутёк, однако, оставаясь в пределах видимости своей супостатки. Почуяв, что вот-вот накроет всю кошачью бандгруппу, Людоеда опрометью неслась по «коме», и, в пылу погони, выбежала на улицу, как была в одном халате. Преследование продолжилось по тёмной мостовой Серпентария. Потом злокозненные кошки, а за ними, и ослепленная жаждой мести (в стремлении смести с лица земли ненавистных зверьков) Людоеда, на полном скаку завернули в недобрые трущобы Агеева переулка.
Той же ночью ёшкины коты благополучно вернулись в «кому», а вот Люду нашли только утром. Продрогшая, она обнимала метлу, и бесцельно скиталась по улице, повторяя отстранёно, ни к кому не обращаясь «кошечки… собачки… дед Агей!». На последних словах несчастная судорожно вздрагивала. Рассказывали, что в психдиспансере, где Люда провела какое-то время после ночных похождений в Агеевом переулке, с её уст периодически срывались крайне скабрезные и непристойные частушки.
Медведев встал, отряхиваясь, и вспоминая бабку Ёшку со всеми её питомцами вкупе самыми нелестными словами. Прихрамывая, Иван продолжил свой путь домой. Надо ли говорить, что после всего пережитого за этот нескончаемо долгий день, Ваня вовсе не обрадовался, когда дверь слева от него со скрипом распахнулась, и в левый Ёшкин проход с криками и хулою вывалилось хронически нетрезвое тельце Одноглазого Пью, сжимающее в редких зубах смердящую самокрутку.
– Шароварить вас на камбузе, колоброды штопанные! Топают, топают, топают, крысиное вымя! Прочубучаться, выпруться и копытищами бороздуют, борзошлёпы перегнойные. Курьи гланды вам на завтрак, рыбьи уши – на обед! Я Гар-р-нюк! Я пью!
Однако, Иван Медведев не оробел и не растерялся. Демарш Пью стал последней каплей, переполнившей почти бездонную чашу ваниного терпения. В его унылом взгляде вспыхнули недобрые огоньки. Иван схватил Гарнюка за шиворот и молча нанёс ему пару увесистых тумаков. Но неожиданно ловкий и вёрткий одноглазый дебошир проворно вывернулся, и практически на четвереньках бросился бежать обратно в спасительную комнату, по пути потеряв левый валенок. Медведев механически подхватил гарнюкову «черевичку», и, охаживая «Сидырыча» его же обувью по тощей спине, ринулся вслед за ним. Затем, подхватив среди гарнюкова хлама обрезок трубы, Ваня подпер ею дверь в комнату Одноглазого Пью снаружи. В левом Ёшкином проходе на миг воцарилась тишина. Медведев шумно выдохнул, будто по волшебству вновь став самим собой – унылым и измотанным, он повернулся и двинулся домой.
Гарнюк же, выждав минут десять, начал горланить, временами подвывать и тщетно пытаться выбраться из импровизированной темницы. Рассказывают, что Пью освободил его собутыльник Вася-Петя лишь на третий день, когда Пью уже сорвал голос, изрядно одичал и слегка обезумел. С тех пор Елистрат Сидорович опасался безалаберно выскакивать в левый Ёшкин проход и пугать всех подряд. Теперь он долго и внимательно выглядывал, подбирая жертву побезопаснее, и навеки люто возненавидел электрика Медведева.
Светлана Скворцова пробудилась, когда за окном уже было светло. Взглянув непослушными, спросонья плохо видящими глазами на циферблат большого старого будильника, стоявшего на прикроватной тумбе, она тяжело вздохнула «пол седьмого». Повернувшись на другой бок, в надежде «урвать» ещё хотя бы полчасика сна, Света с удивлением обнаружила, что Миши на его законной левой половине кровати нет. Покрутившись в постели ещё четверть часа, Света обречённо поняла, что ей уже не уснуть. Нырнув в длинный почти до пола розовый махровый халат, Светлана Скворцова набрала с помощью помпы воду в кружку с надписью «Наташа» и выкурила сигарету, стоя перед открытой крохотной форточкой. Затем, набросив на плечо большое полотенце с изображением женщины в купальнике и солнцезащитных очках, и, прихватив шампунь, Света отправилась к душевым в надежде, что в субботу, да ещё и в такую рань традиционной очереди в «пеналы», как называли узкие душевые комнатки-кабинки в «коме», не будет. Три душевые находились в небольшом холле, достаточно далеко от съёмного и неуютного жилища Скворцовых. Холл этот местные именовали «болото» во-первых, из-за непотребно буро-зелёного цвета побелки на стенах, а во-вторых, из-за постоянно повышенной влажности, вызванной хроническими протечками ветхих водопроводных (в лучшем случае) труб.
Светлана свернула в Кривой коридор – самый короткий, хотя и не сказать, чтобы прямой путь к «болоту». Кривой коридор вполне оправдывал своё название. Проход вился, резко сворачивал, обходя выступающие углы, расширялся, сужался, кружа голову и создавая неподражаемое ощущение гротескной издёвки строителей. В определённый момент, коридор оборвался лестницей, ведущей с третьего этажа вниз. Света спустилась, и, пройдя метров пять по второму этажу, ей пришлось подниматься уже по другой лестнице обратно на третий. Таким незатейливым образом Кривой коридор огибал комнату Васи-Пети. Васей-Петей в «коме» прозвали Василия Зигмундовича Выходцева. В бытовой повседневности его можно было бы назвать тихим и почти незаметным. Василию было под пятьдесят, на сутулых плечах он носил видавший лучшие времена, просто таки древний пиджак неопределённо серого цвета, а на крючковатом носу очки. Ветхие дужки очков давно отломались, и Вася-Петя приспособил к своей оптике две резинки, которые он, при надевании очков заправлял за уши. Большие, кажется, какие-то мохнатые уши Выходцева от такого надругательства радикально оттопыривались. И без того не аполлоновская внешность Василия, после таких метаморфоз большинству обитателей «комы» казалась чрезвычайно забавной. Свете же Скворцовой его было ужасно жалко. Выходцев получил своё прозвище за то, что, будучи в нетрезвом состоянии, представлялся всем и откликался исключительно на имя Пётр. Приняв даже немного спиртного, Василий преображался. Его унылое одутловатое, какое-то недобритое лицо приобретало осмысленное и, порой даже, волевое выражение. Рыхлый живот подтягивался. Выходцев, не смотря на свой весьма малый рост, в те нередкие моменты, когда в нём просыпался Пётр, умудрялся глядеть сверху вниз даже на высоченного Колю Крокодила.
Похмельный синдром вообще малоприятен, но для Васи он был настоящей трагедией. К традиционным и противным общечеловеческим симптомам этого утреннего недуга, в случае Выходцева прибавлялась драматичная утрата своего второго «я», надо заметить, более яркого и живого, чем «я» первое. Впрочем, грусть Василия длилась обычно не долго, и, при наличии хоть каких-то денег, и хоть какого-то собутыльника (всё же Выходцев был человеком интеллигентным, и питие в одиночестве считал моветоном), на худой конец, того же Гарнюка, Василий спешил к бабке Ёшке, и, вскоре снова обеспечивал себе счастливую встречу с Петром.
