Вино оказалось красным сухим, и я, конечно, рассказала, что, по мнению моей мамы, положено пить приличным девочкам и где курят приличные женщины. Пластиковый стаканчик в моей руке мялся и протекал, роняя густо-красные винные капли на джинсы и свитер, я пыталась их стирать пальцами, случайно комкала стаканчик еще сильнее, и все начиналось с начала.
Прыщавый предложил отойти покурить, раз приличная девушка не должна этого делать за столом. Это показалось мне логичным, и я пошла за ним – но закурить он мне не дал, сразу, едва полянку заслонили деревья, облапав и засунув язык мне в рот. Это совсем не походило на мой первый и пока единственный поцелуй в прошлом году. Это было как-то… слишком. Нагло, мокро и практически насильно.
А уж когда он без перехода принялся расстегивать мои джинсы, почему-то приговаривая «Тихо, тихо, тихо!», я совсем растерялась и вместо того, чтобы убежать или позвать Веру, начала рассказывать ему, что ребята обидятся, что мы ушли так надолго, что надо вернуться к ним. Но он только хохотнул и сообщил, что ребятам там и без нас весело, и его рука совсем внаглую забралась мне в трусы.
Страх взвился ледяным вихрем из позвоночника, раскрутился тайфуном в голове, так и не подарив мне протрезвления, зато подарив какую-то отчаянную смелость. Я рванулась из рук прыщавого, но не на свободу, а к полянке, где Вера была уже без куртки и свитера – и один из парней присосался к ее губам, а второй возился с молнией на своих джинсах.
По ее мутным глазам было понятно, что выпила она гораздо больше меня. Я потянула ее за локоть, уворачиваясь от чужих рук, но она только отмахнулась, рассмеялась, сказала, что ей и здесь хорошо. Минуты две я потратила на то, чтобы попытаться ее все-таки поднять, но парни, тоже пьяные вдрызг, наконец-то сообразили, кто им все время мешает и переключились на меня, и из леса появился прыщавый – почему-то с расстегнутой ширинкой.
Я звала и звала Веру, но она так и не реагировала, а ко мне шло уже двое, и один из них был не так уж сильно пьян, и бегал наверняка быстрее меня.
Точно быстрее.
Прыщавый мгновенно догнал меня и повалил на свежеопавшие листья, едва прикрывшие осеннюю хлябь. Он сразу раздвинул мне ноги, и холодный страх взметнулся до темного ужаса.
Только он придал мне сил – я отмахнулась пяткой, не глядя, куда бью, сгребла черную густую грязь и, извернувшись, бросила ее в прыщавого. Он отпустил меня на несколько мгновений, которых хватило, чтобы рвануть оттуда с удвоенной скоростью.
Я остановилась, только когда уже выбежала за пределы леса – прохожие провожали вымазанную в глине девушку странными взглядами. Забилась за гаражи и просто орала, заткнув себе рот грязным, пропахшим вином свитером. Попыталась отчистить корку глины с джинсов, но становилось только хуже, пока я не поняла, что руки у меня тоже в грязи, и лицо тоже, и вся я грязная.
Я все терла руки друг о друга, надеясь, что это поможет, но ничего не получалось, и тогда я заплакала, и из моих волос вдруг высыпалась горсть искусственных снежинок, осыпавших меня, когда шар разбился. Здесь и сейчас они смотрелись чудовищно неуместно, но почему-то именно это помогло мне собраться, встать и дойти до киоска, чтобы купить бутылку воды и вымыть хотя бы лицо.
Я бродила по улицам до самой темноты, смотрела, как люди едут с работы домой, загружаясь в освещенные теплым светом автобусы, как их становится все меньше и меньше, и вот уже автобусы идут полупустые, а в стороне от фонарей собираются в группки темные фигуры.
Следующее, что я помнила ясно – как стою у подъезда и не могу подняться на свой этаж.
Дома была мама, разбившийся шар, черное болото и ее правота.
Мама была права.
Мама была права. Мама была…
Холодные двери лифта, к которым я прислонялась лбом, шершавая обивка двери под пальцами. Бесшумный поворот ключа, темнота в коридоре и слишком яркий свет в ванной.
Неприятное прикосновение теплой воды, утекающая в слив темная грязь, тяжелое дыхание.
Вышла оттуда и вздрогнула: мама молча сидела за кухонным столом. Я ее не заметила сразу или она пришла позже? Ждала меня? Мы должны поговорить?
– А где папа? – осипшим голосом спросила я.
Она молча пожала плечами.
Вера не пришла на следующий день в колледж.
И на следующий тоже.
И через месяц.
Никто ничего не говорил, но все тайком шептались.
В конце мая, между экзаменами, я заскочила вечером в колледж, чтобы договориться о дополнительной консультации и увидела ее рядом с кабинетом директора. Очень бледную и с огромным животом.
Остановилась, не зная, что делать – подойти? Или притвориться, что не заметила?
Но Вера посмотрела на меня и покачала головой.
Больше я ее не видела.
Еще не последняя попытка
Я сняла наушники перед самым домом, чтобы музыка не мешала, когда буду заходить в подъезд, – и меня накрыл заунывный звук сирены Скорой. Он быстро приближался, зажигая тревогу в сердце. Я сунула руку в карман, скрестила пальцы и прошептала: «Чур, не моя беда!»
Скорая пронеслась за деревьями по шоссе, на несколько секунд оглушив своим воем.
Но мимо.
Хотя за кого мне бояться?
Мама живет на другом конце города, этот вой не про нее.
Заранее достала из кармана ключи, чтобы не возиться у двери, но когда завернула за угол, увидела, что подъездная дверь подперта массивным камнем, под козырьком стоят картонные коробки, а рядом грузчики запихивают в машину компьютерное кресло.
Кто-то переезжает? Интересно, кто?
Лифт, разумеется, валандался где-то по верхним этажам, перевозя скарб выезжающих, и я тяжело вздохнула, готовясь к долгому ожиданию.
Устала как собака. На работе бардак: одни отделы расширяются, другие сокращаются, меняются местами и кабинетами, перетаскивают мониторы и кресла с одного этажа на другой. Я в центре этого кошмара – и как офис-менеджер, конечно, отвечаю за то, что у одних пропали папки с документами, а у других уволокли принтер.
Когда принтер находится, драки за него разнимаю тоже я.
И валерьянку потерявшим документы наливаю я.
И в архив за копиями документов спускаюсь снова я.
Все это на каблуках…
Прямо сейчас я мечтала сделать две самые прекрасные вещи в жизни женщины – снять туфли и расстегнуть бюстгальтер. Немедленно!
С трудом остановила собственную руку, потянувшуюся к спине.
Двери лифта разошлись и на меня надвинулся лакированный бок старого комода.
Я его даже узнала – и, подтверждая мою догадку, из-под него вынырнула Маринка, соседка сверху. Грузчики, очевидно, в лифт не поместились – странно, что туда комод поместился! – и топали пешком. А Маринка, извернувшись, зажала кнопку открытия дверей, чтобы комод не уехал в одиночестве кататься по этажам.
– О, привет! – обрадовалась она, заметив меня. – Давно ждешь?
– Так ты переезжаешь? – уточнила я. На всякий чудесный случай.
Я привыкла, что мы с Маринкой иногда болтаем, пьем чай или что покрепче, а она не включает громко музыку. Неизвестно, кто там еще поселится, может, семейство с мелкими детьми, которые будут играть в футбол над моей головой и ронять пудовые гири.
– Да! – Маринка прямо сияла. – Я тебе не говорила разве?
– Нет, – я покачала головой. Последний раз мы долго разговаривали еще весной. Ей тогда кто-то в очередной раз разбил сердце, и чай плавно перешел в мартини с соком, а потом в водку без сока.