Горячкин предложил присесть, попросил паспорт, внимательно полистал его. Спросил, известно ли ей, что за дачу заведомо ложных показаний полагается уголовная ответственность по статье такой-то. Дал подписать соответствующую бумажку. Вскользь упомянул статью 51-ю. А дальше начал спрашивать.

– В каких отношениях вы состоите с Кузнецовым Сергеем Романовичем? – Маша не сразу поняла, что он имеет в виду, сказала: – В хороших отношениях.

– Можете сказать, где он находился вечером 13 декабря примерно между восемью и девятью часами?

– А во сколько приехал?

– Где поставил автомобиль?

– Сразу прошел домой?

– В чем был одет?

– А когда уезжал – в чем?

– Ничего вам не рассказывал? Не был ли чем-то возбужден? Испуган? Нет, Вы подумайте хорошо…

Вопросов было много, порой неожиданных, но Маша старалась держаться, отвечала правдиво, как учил Семен. Когда вопросы пошли по второму кругу Маша не выдержала и спросила сама:

– Скажите прямо, на что вы намекаете? На то что мой муж кого-то там убил?

Горячкин словно ждал этого вопроса.

– Что вы, я ни на что не намекаю, просто…, – он достал из папки цветную фотографию формата А4 и развернул к Маше. Маша не сразу поняла что именно на ней изображено, а когда поняла ей стало трудно дышать. На фотографии была женщина. Голая. Прибитая вверх ногами к стволу дерева, очевидно где-то лесу, так что волосы ее чуть касались снега. Руки растянуты в стороны, чем-то привязаны к торчащим из-под снега корягам. Тело вспорото крестообразно, вертикальный разрез от паха до горла, горизонтальный – поперек живота. Кровь повсюду, она блестит в свете вспышки, фотографировали в темноте. Дав Маше насмотреться, Горячкин бросил перед ней вторую фотографию – на забрызганном кровью снегу какой-то склизкий окровавленный ком, Маша, не в силах всматриваться, отвернулась, посмотрела на следователя… Тот смотрел на нее.

– Это Ушакова Галина Ивановна 1987 года рождения, жительница села Гольцово. Она была убита именно в тот промежуток времени, когда автомобиль вашего мужа находился на обочине федеральной трассы, примерно в двухстах метрах от места убийства. Если от места его стоянки провести линию к месту убийства, то получится прямая, почти перпендикулярная дороге. Кратчайший путь. Жертву прибили к дереву, когда она была еще жива, ее рот ничем не закрыт, вероятно, она кричала, звала на помощь. Ночью в лесу крики должны были разноситься далеко. Ее резали живьем. Выпотрошили, вытащили внутренности, бросили в сторону. – Горячкин снова подтолкнул к Маше второй снимок, она глянула, подкатила тошнота. – Кроме прочего, жертва была беременна. Седьмой месяц. Так что, можно считать, что это двойное убийство. – Горячкин продолжал внимательно смотреть на Машу, она молчала. – И самое интересное в том, что от машины Вашего мужа к месту преступления ведут следы. Метель конечно их подзамела. Но следы есть, криминалисты нам четко об этом говорят. Я уверен, экспертиза сможет нам точно указать, чьи это следы. – Он похлопал по папке. – Как вы можете это объяснить?

– Не знаю, – сказала Маша внезапно севшим голосом. То ли от того, что в кабинете было холодно, то ли от страха, ее стала бить крупная дрожь.

– И я не знаю, – сказал Горячкин. – Но по всему выходит, что ваш муж у нас подозреваемый номер один. Придется его на время следствия поместить под стражу.

Маша заплакала. Она не понимала, что происходит, что делать, что говорить. Этот человек сейчас отправит Сережу в тюрьму, кажется он в самом деле считает Сережу убийцей, а может просто ему надо на кого-то повесить это жуткое убийство, все равно на кого, и все, Сережа этого не переживет, а Сонечка, их малышка, что она ей скажет, как же так…

– Сережа никого не убивал, он не мог убить, не мог, понимаете, – всхлипывая повторяла она, – Вы же видели его, он не убийца, у нас дочка, Сонечка, ей восемь лет, он очень любит ее и меня тоже, мы все время вместе, все свободные вечера, он ей книжки читает… она окончательно расплакалась и начала судорожно рыться в сумочке, пытаясь найти бумажные платочки, в голове было пусто и страшно.

– Мария Сергеевна, вот только истерики изображать мне тут не надо. – Горячкин убрал фотографии, закрыл папку, отодвинул ее в сторону. Дождался пока Маша найдет платочки и вытрет глаза. Наклонился к ней.

– Давайте успокоимся. Мария Сергеевна, я тоже не верю в то, что ваш муж мог сделать такое, но вы же сами видите как сходятся улики. Что я должен по-вашему предпринять? Подумайте пожалуйста, помогите мне, себе, Сергею, может он упоминал о каком-то происшествии? Может, например, услышал крики, пошел посмотреть, наткнулся на труп, испугался, убежал. А? Могло такое быть?

Маша помотала головой.

– Ну что ж…, – начал было Горячкин, снова откидываясь на стуле, но в этот момент дверь кабинета открылась, в нее заглянул мужчина в форме и поманил Горячкина:

– Палыч, на минутку.

Горячкин забрал со стола папку, еще раз глянул на Машу, бросил ей:

– Сейчас вернусь. А вы пока думайте.

И ушел.

* * *

Они сидели в Сережиной машине, Сережа на водительском месте, Семен рядом на переднем сиденье, Маша сзади, привалившись к Сережиному креслу, обняв мужа одной рукой, держа его за руку другой. Ее уже не трясло, но страх пережитого сидел внутри, не ушел, спрятался где-то, ждал. А может он уже давно там ждал, только посмеиваясь над Машиной внешней беззаботностью? С того дня когда Сережу обвинили в мошенничестве год назад. Или с того, как она услышала ночью его неразборчивое бормотание сквозь слезы. «Пожалуйста… Я не хочу снова никого убивать…». Говорил он это или она придумала? Нафантазировала сейчас под воздействием произошедшего? Или нет? Тогда она легонько потрясла его, потом обняла, погладила, он сразу замолчал, всхлипнул. Спал ли он тогда? Она сама помнила это сквозь сон, потом заснула сразу. Утром сказала мужу, что он говорил что-то неразборчивое, он сказал что ничего не помнит, посоветовал полушутя в следующий раз прислушаться и запомнить – вдруг, мол, он китайский шпион и сам об этом не знает. Ей и самой все это время казалось, что бормотание было неразборчивым. А сейчас она четко вспомнила как он произносил именно эти слова. Или не вспомнила? Придумала? Нет, что за чушь. Конечно придумала, так ведь не бывает. Да и какая связь между ее Сережей и убийствами – Сережа милый, добрый, домашний, дарит ей цветы, помогает убираться в квартире, Сонечке читает книжки, всегда учит ее быть хорошей девочкой, делиться игрушками в песочнице, когда прошлой зимой незнакомая девочка разбила нос на горке, Сережа ее утешал, пока не нашлась ее бабушка, потом объяснял Сонечке, что надо всегда помогать другим, даже если этого человека не знаешь. Чушь. Хватит выдумывать!

Семен был как всегда жизнерадостен:

– Смотрите, значит, какая ситуация. Машину вашу видели и записали на регистратор. Но это и все что у них есть. Никаких следов там нету, это он на понт пытался взять, я дело смотрел еще утром. А главное, пришли предварительные результаты по трупу. Все повреждения нанесены левой рукой, убийца – левша. То есть вы, соответственно, на эту роль не подходите. Вы же правша?

– Да, – хором ответили Маша и Сережа.

– Ну вот. И писали вы правой рукой. Короче, как у нас органы работают, всем известно, этому Горячеву, или как там его, может и хотелось бы вас обвинить, выбить признание, например, а дальше дело десятое, только ничего у него не получится.

– Какое еще признание? – возмутилась Маша, – Зачем Сереже признаваться в том, чего он не делал?

– Да не важно, – отмахнулся Семен, – есть у них методы, дело не в этом. Короче, закрывать вас на время следствия оснований у них нет. Вообще никаких. Вы на данный момент – свидетель. Не подозреваемый, не обвиняемый, свидетель. Я переговорил с начальником отдела, мы с ним работали раньше вместе, ваш статус таким и останется – свидетель. Свидетельские показания вы уже дали. Так что не переживайте. Все самое неприятное позади. Я постараюсь сделать так, чтоб вас вообще больше не трогали, пускай ищут своего маньяка в другом месте.