Марк Рентон смотрит на Элисон. Сквозь ее слезы блестит гордость за выступление сына. Кто, он думает, произнесет речь о нем? Когда он думает об Алексе, что-то застревает у него в горле. Когда он умрет, его сын останется один. Он чувствует, как Вики сжимает его руку.

Эндрю Мерфи изменяет настрой:

— И через несколько лет, может быть пять, я буду так же сокращен, каким и он когда-то. Адвокаты пропадут, как рабочие до него. Устареют из-за искусственного интеллекта. Что мне делать? Ну, тогда я узнаю то же, что чувствовал он. И что я скажу своему ребенку, — указывает он на свою девушку с раздувшимся животом, — через двадцать лет, когда не будет рабочих и адвокатов? Есть ли у нас другой план, кроме того, как разрушать нашу планету и отдавать все богатым? Жизнь моего отца была прожита впустую, и да, многое из этого — его личная вина. Все равно, большая вина во всем этом — системы, которую мы создали, — утверждает Эндрю Мерфи. Рентон видит, как напрягается священник, до такой степени, что его жопа может раздавить солнечную систему. — В чем смысл жизни? Как сильно мы любим и как сильно любят нас? Из-за хороших поступков, которые мы совершаем? Великого искусства, что мы создаем? Или денег, которые мы зарабатываем, крадем или копии? Власти, которой мы обладаем над другими? Жизней, на которые мы негативно влияем, сокращаем или забираем? Нам всем нужно стать лучше, либо мой отец будет казаться старым, потому что мы снова начнем умирать до того, как нам стукнет пятьдесят.

Рентон думает о рукописи Спада. О том, что жизнь Спада была не впустую. Как он отправил рукопись в издательство в Лондоне с кое-какими небольшими правками. Он думает, что ощущает хищный взор Больного на своей шее. Тем не менее, его старый друг и враг отводит глаза в пол. Больной борется с острым, подрывным рассуждением, что смысл жизни можно найти только в отношениях с другими, и нас жестоко обманывали, заставляя верить только в себя. Боль в глазных мышцах усиливается, кислая тошнота появляется в его кишках. Так не должно быть; Спад мертв, Бегби нет, а они с Рентоном отдалились. Он старается убедить себя, что пытался спасти Спада, но его друга подвели два человека: его зять Юэн Маккоркиндейл и владелец борделя Виктор Сайм.

— Они, блять, убили Спада, — поднимает он голову и шепчет Марианне, — те двое, которых тут нет.

— Бегби?

— Нет, не Бегби, — Больной сканирует скорбящих, — Юэн. Он пересрал выполнить свой долг, как доктор, не смог даже спасти Спада от инфекции. И я воссоединил этого уебка с моей сестрой!

Звучит «Sunshine on Leith», когда скорбящие встают и проходят рядом с гробом, отдавая последние почести. Спад, как бы это не было странно и страшно, даже не похож на умершего. Нет того безжизненного, бездушного, бесцветного тона, как у мертвеца. Он выглядит так, будто готов выпрыгнуть и потребовать экстази, думает Больной. Он крестится, когда смотрит в лицо своего друга в последний раз, и, выходя из церкви, закуривает сигарету.

Он слышит разговор Марка и Дэйви Рентонов с девушкой Рентона, которую он с раздражением находит привлекательной. Он удивлен, что она англичанка, а не американка. Когда он слышит, как его старый конкурент бубнит что-то о полете в Лос-Анджелес, он съеживается и уводит Марианну в сторону. Рентон вернет свои деньги, горько рассуждает он, сволочи всегда добираются до верха. Конечно, Сайм не показал своего лица, но Больной разочарован отсутствием Майки Форрестера.

Марианна спрашивает его о посещении поминок в отеле на Лит Линкс, куда направляются скорбящие:

— Нет, избавлю себя от блеяния жалких плебеев. Озлобленный гнев и жалость к себе — это выглядит жалко, и напиваться с неудачниками совсем не привлекает. Ты двигаешься дальше в жизни или не двигаешься совсем, — насмехается он и они направляются в Киргейт. — Даже в церкви было почти невыносимо, несмотря на святость окружающих стен. Семья Мерфи всегда неправильно толковали элементы католицизма. Единственное, что имеет смысл для меня — это исповедь, опустоши корзину с грехами, когда она наполнится, чтобы заполнить ее новыми.

— Его сын произнес очень хорошую речь, — замечает Марианна.

— Да, немного близко к коммунизму старого священника, явно не Теология освобождения.

Она задумчиво смотрит на него:

— Ты когда-нибудь думаешь о смерти, Саймон?

— Нет, конечно нет. Хотя, если священник будет рядом, меня не ебет как и где.

— Правда?

— Покаяние на смертном одре, Дэйви Грей — победитель в остановке времени, в игре жизни, так я думаю. Протестантам не обращаться.

— Эй! — толкает его Марианна. — Меня крестили в Церкви Шотландии!

— Нет ничего сексуальнее, чем шотландская протестантка с жопой, как у тебя. Подожди, пока ты попадешь в позицию шестнадцать девятнадцать.

— Ага, и что же это?

— Это шестьдесят девять, но с очень худым уебаном и толстой пиздой, которые стоят рядом с тобой и просто смотрят, как ты сосешь, может быть, надрачивают друг другу.

Влюбленные идут вниз по Хендерсон Стрит, выбирая рыбный ресторан на берегу. В благоприятной обстановке с видом на реку Больной продолжает становиться более несдержанным, относительно его размышлений.

— Увы, бедный, без гроша Рентон, — он наливает Альбариньо, — теперь полностью пуст, несмотря на его трусливую атаку. Готов спорить: на самом деле он думает, что задел меня. Было приятно наконец-то уделать его, как быдляка из Форта, которым он на самом деле и является, лишить его жалких, культурных манер. Лит южнее Джанкшн Стрит растит только гопников; к северу от великого культурного разделения все усеяно утонченными портами.

— Вы оба из шахтерских трущоб, — смеется Марианна.

— Да, но Форт Хаус никогда не был Кэблес Вайнд Хаус. Один из них снесен, другой причислен к важной архитектуре нашего города, — возражает Больной. — Дело закрыто.

Потом Саймон Уильямсон встает и идет в туалет. Смотрит на себя в зеркало. Его нос выглядит уже лучше. Травмпункт был невыносимо болезненным кошмаром, кончик все еще был кривым, когда они все закончили. Помимо неприемлемой эстетики, дышать через одну ноздрю было сложно. И можно было забыть о кокаине. Так что Уильямсон должен был идти в частную клинику и исправлять все под общим наркозом. Но, по крайней мере, Марианна ухаживала за ним. У него полная власть над ней. Я знаю, что ты переспала с тем рыжим ублюдком-предателем, моя леди. Конечно, я оставлю это в секрете, и позволю баловать меня, пока ты искупляешь свою вину. А что до ебаного Рентона...

Марк Рентон в маленьком отеле на другом конце Лита разговаривает с семьей Спада, отцом, Вики Хопкирк, Гэвином и Эми, братом и сестрой Темперли. Чтобы облегчить растущую боль в мочевом пузыре, он идет в туалет. По дороге человек, похожий на труп, перехватывает его. Кажется, опустошен какой-то болезнью. Он обнажает верхние зубы в смертельной улыбке:

— Я слышал, у тебя есть кое-какие деньги для меня.

Рентон чувствует, как его дыхание вырывается из него, потому что он смотрит на Раба «Второго Призера» Маклаугкина.

Я хотел попасть на похороны Спада на прошлой неделе. Слишком фигово. Нельзя продолжать просто так запрыгивать на каждый одиннадцатичасовой перелет. Очень жаль. Безобидный пиздюк. Да, слишком далеко и джетлаг убивает, но у Элспет сложное время и она моя сестра. Мне не нравится, что нужно было покидать Мел, не с этой гнидой Хэмми Хомяком, который трется вокруг. Но она отвезла детей к своей ма, и это всего лишь на несколько дней.

Без всякой возни — я взял такси из аэропорта сразу до Меррифилда. Слишком холодно для июня, не как в прошлом месяце на финале Кубка, или во время выставки. Какая была неделя. «Хибс» выиграли Кубок, я сделал состояние на продаже своих работ! Это, блять, результат! Надеюсь еще на такую неделю в этом году.

Когда я приехал, Грег с мальчиками уже уходил. Они удивлены, увидев меня, появившегося вот так внезапно:

— Дядя Фрэнк, — говорит Томас, младший.