Я наблюдаю, как он пытается все это переварить.

Ебать, Жасмин, я точно украду ее для «Коллег Эдинбург».

Мы останавливаемся в магазине, и, к его удивлению, я покупаю ему неплохие кроссовки.

— Отмазка для твоей мамы, если она спросит тебя, где мы были. Также награда за то, что ты топ-ебарь, — игриво подталкиваю его локтем.

— Спасибо, дядя Саймон, — пищит изумленный жиголо Колинтона.

Когда мы возвращаемся домой, Карлотта уже проснулась. Мы рассказываем ей о покупке кроссовок. Но она продолжает говорить о Юэне, заплутав в собственном отчаянии. Надеюсь, эта проблема скоро решится. Я проверяю свой телефон. И конечно же, там е-мейл от Сайма с билетами для меня и Юэна. Эконом-класс. Я захожу на сайт авиакомпании и апгрейдчу себя до бизнеса, пользуясь аккаунтом «Коллег». Конечно, Карлотта кудахчет, вьется надо мной, пытаясь увидеть, что я делаю.

— У меня есть наводка, по которой я отправлюсь первым делом завтра утром, — говорю я ей.

— Какая наводка?

— Просто люди болтают. Не хочу давать тебе надежду, Карра.

— Ты не можешь оставлять меня в неведении просто так!

Я мягко поглаживаю ее по щеке:

— Я же сказал: или так, или никак, — и иду наверх, решив лечь спать пораньше.

Хорошо поспав, встаю на следующее утро бодрым и еду на такси в аэропорт. Встречаю Юэна со всеми остальными, чтобы лететь прямиком в Берлин. Я пишу Рентону:

Когда, ты сказал, будешь в Берлине?

И почти моментальный ответ:

Уже тут. Большой гиг на «Темпельхофер Фелд» сегодня вечером.

Ирония жизни: когда яохотился за Рентоном, я не мог найти подонка нигде. Теперь наши звезды выровнялись настолько, что я не могу избавиться от пиздюка.

Своевременно замечаю в зоне вылета: Майки Форрестера, одетого в полуприличный костюм от «Хьюго Босс», вельветовую куртку, в кожаной сумке через плечо — «макбук». Он со Спадом, который выглядит так, будто его выгнали из «Ходячих Мертвецов» потому, что он слишком дряхлый. Мерфи одет в старый херовый зеленый пиджак и майку «Ramones — Leave Home», сквозь которую течет кровь и что-то еще; несмотря на то, что он хорошенько перевязан. Потом я ловлю Юэна — бестолковый мудак стоит вдали от нас, нервно поглядывая на часы. Мы готовы к проверке. Майки начинает ныть что-то про время.

— Расслабитесь, мальчики, — говорю им, несмотря на то, что я, на самом деле, пиздец, как боюсь того, что мы собираемся сделать. Страх — эмоция, которую лучше не показывать. Показанная единожды, она растространится, как вирус. Это разрушило нашу политику: власти макали нас в него на протяжение десятилетий, заставляя жаловаться, обращая нас друг против друга, пока они насиловали наш мир. Мы сами впустили их, мы позволили им выиграть. Я бросаю взгляд на мою разношерстную команду: — Похоже, вся банда в сборе!

Майки роняет свой паспорт, я его подбираю. И пока я его отдаю, замечаю полное имя: Майкл Джейкоб Форрестер.

— Майкл Алкаш Форрестер! А ты долго скрывал это!

— Джейкоб, — воинственно протестует он.

— Говори, что хочешь, — улыбаюсь я, кидаю свою сумку и ремень и двигаюсь через металлоискатель.

(прим.ред: второе имя Майки — Jacob, Больной же называет его Jakey (алкаш), игра слов).

Никогда не работай с уебком-Джамбо из западной части Эдинбурга. Он варится в бульоне повседневности Гамли, чьи трущобы слишком серы для того, чтобы быть оскорблением. Снобистские, но белые бунгала и та многоквартирная темная опухоль в городе Горги-Далри нужны для того, чтобы оставлять неизгладимые пятна моральной слабости. Карл пропал после своего дня рождения, искать его было полным кошмаром. В конце концов, я выследил его вчера в клубе «БМСИ», где он услужливо представляет меня как «Хибс-уебка, но нормального», нюхая кокаин, обитателям этого кровососущего дерьмища. Все становится хуже в лимузине на Горги Роуд, когда к нам присоединяются Эмили и Конрад. Я впихиваю Карла в машину (у него нет ничего, кроме тяжелых кейсов для пластинок и одежды на спине, которая пахнет, как нечто среднее между забившимся унитазом и местной пивоварней), а голландский маэстро рычит:

— Ты плохо пахнешь! Я должен сидеть спереди!

Поэтому толстый мальчик пересаживается к водителю, оставляя меня сидеть с вонючим Карлом и Эмили, которая лапает мое бедро. Карл ничего не чувствует, кроме горьких химикатов, которые забили его ноздри, но замечает, что она делает и через пьяный сонный туман жутковато и развязно улыбается. Потом он взрывается «с днем рождения меня», которое переходит в «Hearts, Hearts, Glorious Hearts», прежде чем он засыпает.

— Ебаный би-сайд-хуила, — смеюсь я. Водитель лимузина тоже за «Хибс» и понимает шутку.

Мы прилетаем в Берлин. Карл, впавший в кому в самолете, внезапно снова оживает. Я покупаю ему пару рубашек в магазине «Хьюго Босс» в аэропорту.

— Круто, — говорит он об одной, и — моя мама не одела бы меня в это дерьмо, Рентон, — касательно другой. Его настроение поднимается, когда мы встречаем Клауса, промоутера, в отеле. Как ветеран танцевальной музыки, он сильно волнуется о Карле, поэтому сразу дает нам кокаин.

— N-Sign вернулся! Я был на сумасшедшей вечеринке рядом с Мюнхеном, много лет назад. Твой друг... забрался на крышу!

— Ага, — говорит Карл.

— Как тот парень?

— Умер. Он спрыгнул с моста, когда мы вернулись в Эдинбург.

— Ох... Мне жаль это слышать... Из-за наркотиков?

— Все наркотики, друг, — говорит Карл, жестом прося обновить стакан лагера. Первый был выпит за секунды, и буквально можно видеть, как он заполняет его токсичное тело. Может выйти дерьмовый гиг.

Конрад начинает ныть о том, что его гримерка слишком маленькая. Мудила выделывается потому, что мой старый друг получает звездный респект от Клауса. Потом Эмили начинает выделываться, потому что клуб моих маленьких мальчиков намного важнее, чем она. Я, блять, устал, а мы только что сюда приехали. Это будет дерьмовый гиг.

«Темпельхофер Фелд» находится на месте старого берлинского аэропорта, который закрыли много лет назад. Они планировали сделать из него лагерь для беженцев. Теперь молодые, яркие рейверы — это культурные эмигранты измотанного капитализмом общества, которое не может им платить прожиточный минимум, и существует исключительно для того, чтобы высасывать богатство родителей в казну через долги.

Аэропорт нацистской эпохи, говорят, был самым большим зданием в мире — суровым, внушительным, мрачным и красивым. Гигантские ангары неправдоподобно изгибаются под консольной крышей без колон. В нелетную пору, в основном, его сдают в аренду, и одним из крупнейших арендаторов является Полиция. Два полицейских с автоматами смотрят на нас с каменным выражением лица, когда мы заходим в здание; наши карманы забиты пакетиками с кокаином. Мы находим офис со стеклянным фасадом и видом на большую арену и сцену. Кроме полиции здесь находится орган управления движением в Берлине и центральный офис потери имущества. Тут еще детский сад, школа танцев и один из старейших в городе театров. Мы наблюдаем за приезжими рейверами, которые беспорядочно бродят по арене, светясь от восторга в этой странной утопии, которую местные жители воспринимают спокойно.

— Неплохое место, — признаюсь я Клаусу, который практически меня не замечает. Теперь, когда фестиваль идет, кажется, он забросил общение и превратился в фашистскую пизду, раздавая приказы напрягшимся подчиненным. Иду проверить кое-что, пока арена наполняется, пробираясь сквозь гуляк. Худенький молодой парень играет интересный сет, такого я раньше никогда не слышал. Мне нравится. Я направляюсь в будку диджеев, узнать, могу ли я поговорить с ним, когда он закончит, и тут я вижу, что тут нет виниловых деков. Юарт. В этом месте нет диджейских виниловых деков. Блять. Я понимаю, что забыл договориться об этом.

Я на панике спешу обратно в центр управления. Сколько раз я повторял Карлу, что ему нужно идти, блять, в ногу со временем. Все, что я получал в ответ, это пожатие плечами и бурчание о том, что «мы что нибудь придумаем» — как правило, во время того, как он делает следующую дорожку кокаина. Эмили и Конрад, наверное, даже не вспоминали бы о своих SD-картах и наушниках, если бы я постоянно не бегал за ними, но они из другой эпохи. Вина моя, хотя я должен был упомянуть об этом в райдере.