Но это тоже хорошо: самый лучший способ зарабатывать деньги — быть посредником. Видишь ли, я больше не могу воровать. Когда ты становишься старше, у тебя появляется моральный компас, и его стрелка показывает на направление «не воруй у котов». Не могу больше делать этого, мужик. Не могу находиться в чьем-то доме и забирать их вещи, не важно, как много их у них. Может быть, они для них многое значат, как, типа, побрякушки умерших родственников. Не могу выносить это на своей совести, мужик. Неа. Старый «Праздник Стефана» просто больше для нас не существует.

Я на станции, покупаю себе еды, жду возле платформы 3, как они и сказали, и парнишка подходит к нам, в коже и шлеме, и смотрит на собаку. Он передает нам картонную коробку с пластиковой ручкой. Практически одного размера с Тото. Парнишка ничего не говорит, просто передает нам коробку и дает билет на поезд, а потом отправляется по своим делам. Коробка тяжелее, чем выглядит, потому что внутри этой коробки — другая коробка.

Поезд отправляется только в девять, поэтому я выпускаю Тото и позволяю ему погулять и сделать свои дела, так что время пролетает быстро. Я возвращаюсь обратно, когда начинает темнеть; я должен положить собаку в сумку, чтобы попасть на чух-чух, и потом радуюсь, что все купе только наше — я выпускаю его. Мы наконец расслабляемся, направляясь в Берлин. Тото на сиденьи напротив, его маленькая голова трясется, как у игрушечной собаки на лобовом стекле в машине. Я открываю коробку, и вижу, что другая коробка белая, похожа на мини-холодильник или микроволновку. На ней — контроль и разные штуки. Чья-то почка внутри. Я засыпаю и просыпаюсь лишь тогда, когда приходит женщина, проверяющая билеты. Мы в Бухаресте, поэтому я сажаю Тото обратно в сумку «Шерпа». Мы стоим тут вечность. Зато поезд выглядит достаточно пустым.

К моменту, когда мы приезжаем в Прагу, я дико голоден, потому что я не ел с самого отправления. Я выпускаю Тото из сумки и говорю ему ждать, иду в туалет и потом изучаю вагон-ресторан, чтобы взять какой-нибудь еды для себя и пса. Я вижу эти хот-доги, что может прозвучать, как каннибализм по отношению к бедному Тото, но очевидно же, что это не так. Девушка чисто говорит по-английски, и это клево, потому что в британских поездах девушек не заставишь говорить на немецком. Только если она не немка. Но я не думаю, что немка со знанием двух языков толкала бы тележку с едой в британских поездах. Но котам нужно делать все, что угодно, чтобы заработать в наши дни, даже умные и сверхквалифицированные люди должны работать на дерьмовых работах. И это делает таких, как я, крайне бесполезными, мужик. Но не сейчас. Теперь у меня есть маленький билетик; тусовка на складе с неполным рабочим днем дома и бесплатной интернациональной командировкой!

Когда я возвращаюсь в купе, я не могу поверить...

Тото опрокинул коробку. Он скинул ее с сидения на пол. Она открылась. Весь тот химический материал разлился по полу. О нет, мужик... Как она открылась?.. Он достал почку и пожирает ее. О, нет...

— О, Тото мужик...

Он смотрит на меня. Почка у него в пасти, болтается, будто печень. Я трогаю ее — она вся холодная и пахнет химикатами.

Моя жизнь окончена, мужик, я пиздец проебался.

— Брось ее, мальчик! — говорю я, и он слушается. На ней следы его зубов... Это улика... Я поднимаю ее; в моей руке она холодная и уже разморожена... Чувствую жжение в руке... Я говорю ему сидеть на месте и иду смыть почку в туалет поезда.

Я не понимаю, что мне, блять, делать! Остаток пути до Берлина, мужик, чисто обсираюсь. Камень размером с метеорит внутри меня, я истекаю холодным потом. Думаю о том, что Сайми сделает с нами. Наверное, утопит меня. Или сожжет нас обоих. Думаю: все, что угодно, но не глаза или яйца. Я не могу винить бедного Тото, это не его вина; я не должен был оставлять собаку без присмотра. Я должен был положить почку обратно: но там были следы собачьих зубов. Когда мы сходим, я все еще в шоке, чисто в трансе, и Тото знает, что что-то не так, потому идет рядом и поглядывает наверх.

Поэтому я долго не думаю, иду в местную мясницкую лавку и покупаю почку на замену. Потом иду в туалет на станции и подменяю ее. Выглядит совсем не так как та, которую покусал Тото. Другой размер и цвет, более коричневая, цвета Джамбо. Но я все равно кладу ее в коробку, и понимаю, что они все поймут, просто это даст мне больше времени на раздумья.

Но больше нет времени думать, потому что, когда я возвращаюсь на платформу, там уже ждет парнишка, тоже байкер, который, что очень смешно, похож на предыдущего приятеля. Этот более расслабленный, он спрашивает:

— Все хорошо?

— Да, — говорю я, передаю ему коробку, и парень уезжает, не проверив ее и ничего не сказав.

Думаю, они ничего не узнают, пока не откроют. Когда они узнают, мне нужно быть мужиком, будет нечестно, если у одного из байкеров из-за меня будут проблемы. Надеюсь, эта почка была не для ребенка! Это будет ужасно... Но нет, успокойся, они этого не сделают. Они сначала проверят.

Я беру такси до аэропорта и еду на обратный самолет. Думаю остаться тут с Тото, но я никогда не выживу, я не такой кот, как Рентон или Больной, которые могут просто так взять и уехать. Мне нужно взглянуть проблемам в лицо. И я вернусь к Майки... и это даже не Майки, а парни, стоящие за ним, такие как Сайм, и кто знает, кто еще. Я смотрю на Тото, который не понимает, что именно не так, конечно, это не вина пса, но я не могу не сказать ему:

— Ох, Тото, что ты натворил, мужик?

Эта тошнотворная примесь грустного смущения и рвущее убеждение, бьет меня тем, что я чувствую чье-то присутствие во сне. И этот кто-то — тот, с кем я не должен быть. И где мы, где, например? Амстердам – Берлин – Ибица – Лондон... Блять, только не Эдинбург, пожалуйста, блять, только не Эдинбург, ох, блять... вот она, такая молодая. Она смотрит прямо на меня, ее голова подперта локтем, улыбается, глаза голодные и хищно-насмешливые, родинка на ее щеке.

— Доброе утро! Ты храпел!

Что, блять, сказать? Почему Эдинбург? День рождения Юарта в «Кабарет Волтари». Конрад, который выглядит более счастливым из-за нового трека, хотя он и не дает мне его послушать, к моему удивлению, вызывается прийти и сыграть. Конечно, я слишком поздно понял, что сделал он это нарочно, чтобы сыграть горячий микс мощной хаус-музыки и всех взорвать, унизив Карла перед своими же. Сработало. Молодой голландский маэстро забирает всю славу, пока Карл, кислый и под завязку забитый кокаином, уходит со своим другом Топси и его командой в пасмурную ночь в какой-то крысятник в западном Эдинбурге. Раб Берилл остается. Так же, как и Джус Терри. И Эмили была там, и даже отыграла отличный сет... Потом я помню ее покачивающиеся бедра, она говорит что-то обольстительное, типа «я думаю, что соблазню всех шотландских мальчиков...», я что-то отвечаю и ее губы оказываются на моих, и потом... еб твою мать.

Снежок. Водка. Экстази: я, блять, ненавижу себя. Она намного младше, чем я. Но была достаточно развратна, и я потерял себя. Еб твою мать, некоторых вещей я не делал с тридцатника!

Несколько недель назад я получил подтверждение, что чист. Все так же ничего не слышно о Вики с момента инцидента, хотя я хотел связаться с ней и извиниться. Я просто должен сделать это, даже если она уже и забыла про меня. Не так просто взять телефон: просто смс «прости, что заразил тебя» не может быть последним, что я ей скажу.

Теперь я делаю то, что, блять, умею лучше всего: соединяю херовую ситуацию и тупое решение. Эмили — мой ебаный клиент. Я вылезаю из кровати и надеваю отельный халат, к счастью, висящий поблизости.

— Куда ты идешь? — спрашивает она. — Давай закажем завтрак в комнату. Вся эта ебля разжигает такой аппетит!

— Я правда польщен, что я твой «сын проповедника», Эмили, но мы не можем это продолжать...

— Что за хуйню ты несешь?

— Дасти Спрингфилд: «Сын Проповедника». О единственном парне, который смог заполучить девушку, которая играла за другую команду.