Он и свистеть стал по-другому. Весело.

–Приготовим обед силен. Раньше так говаривали. В девятнадцатом веке. У Бунина «Приготовим обед силен». И мама придет с работы и нас обеих расцелует. Тебя – в шеки, меня-в губы. Балакардаш Балакардашев говаривал: «Путь к сердцу мужчины лежит через желудок». И тут же добавлял: «И женщины тоже».

Балакардаш Балакардашевич Балакардашев папин мифический герой. Он сует его, где надо и где не надо.

И уха из шаранчика все же была сварена. В комнатах, во всех пахло укропом, специями, рыбным духом. Честное слово, природой пахло. И мама пришла, сковырнула свои туфельки. Поцеловала и меня, и папу в щеки. Папина мечта не сбылась. И все сели за стол.

«Я же говорила, – фыркнула я, – Не буду есть рыбу. Недавно она была живой. А мы все скоты»

– Флек, – улыбнулся папа, забудь о предрассудках, так продиктовано природой.

– Флексия! – воскликнула мама и достала мою тарелку.

Я не знаю почему, то ли аромат, то ли родительское недоумение, то ли дух противоречия, который всегда сидит во мне, усадили меня за стол. И я нехотя черпнула ложкой. А потом увлеклась и съела всю огромную тарелку ухи. Было вкусно! А когда я отложила ложку, то вдруг что-то черное заползло внутрь меня. И мне захотелось плакать.

– Я пошла, почитаю!– это мои сухие губы сказали. Сама-то я поняла, что я сама абсолютно пустой человек, что я не могу сдержать обещание, данное самой же себе. Я – дрянь, дрянь, дрянь!

Я лежала, уткнувшись лицом в подушку. И, наверное, плакала. Плакала до тех пор, пока не вспомнила, что совсем недавно, когда с папой и мамой мы путешествовали в Санкт-Петербург, я купила красивую книжечку с чистыми листами. «Дневник». «Интимный, то есть личный дневник». Теперь вот записываю. И, видимо, буду записывать все свои потрясения. Я давно поняла, что если что-то запишешь на бумагу, то это что-то, хоть наполовину да и отлипнет от тебя. Плохо, что люди перестали друг-другу писать письма. А шлют друг другу «эсэмэски», в которых главное слово «приколись».

Нет, лучше бы я жила в девятнадцатом веке, в котором женщины только примеривались к мужским брюкам, а губы красили только дамы определенного поведения.

МАМА

Моей маме тридцать пять лет. Мне пятнадцать. Мама красавица. И совсем не похожа на «педа». Скорее всего она смахивает на актрису, хотя актерского в ней ни капельки. Я не знаю, хотела бы я походить на маму. Дело в том, что порой мне кажется, что ей – пятнадцать, а мне – тридцать пять. Она не может приспособиться к жизни. В принципе и папа такой. Они похожи, поэтому часто ругаются. Пал Палыч учитель физики говорил, что плюс на плюс несоединимо. Может быть короткое замыкание. Это в электричестве, но не только там. Люди ведь тоже наполнены живым электричеством, как лейденовские банки. И если соединишь плюс с минусом, то все заработает. Моторчик начнет крутиться, и лампочка ярко вспыхнет. Наверное, у мамы и папы раньше были разные полюса, а потом они привыкли к друг к другу. И кто-то из них незаметно взял свой плюс. Скорее всего папа. Он умеет приспосабливаться.

Вот мы с Тимофеем, а это я тебе скажу, милый мой дневничок, мой друг. Учиться он в десятом классе. И уже почти взрослый. И он почти «мой»друг. Если не больше. Мы познакомились с ним…. Об этом я напишу позже. А сейчас о маме.

Мама – красавица. И что-то с ней случилось в последнее время. Она подолгу раскрашивает свое лицо. «Боевая окраска», как она говорит. Как у индейцев. Перьев на голове нет, остальное все присутствует.

Раньше мама одевалась так как и все. Говорила «Флек, будь естественной. Главное, у человека душа и ум. А остальное все – бренное тело»

Ага, это у мамы-то бренное тело. У нее идеальная фигура, но она все равно занимается специальной зарядкой. Фитнесом, или еще как это называется. И теперь мама стала экстравагантно одеваться. Когда мы ездили в Санкт-Петербург, то папа накупил ей много всего. К примеру, раздувающиеся белый брюки. Он сказал маме для чего эти брюки. И я его вполне поняла: «Белеет парус одинокий».

– Вот именно «одинокий», – ответила тогда мама.

И в ее улыбке я увидела тогда слезы. Они были спрятаны под этой улыбкой, другим были не видны. А я узрела.

Я так думаю, что ни папа, ни мама, они не одиноки. Они любят друг друга. Просто им хочется друг-друга побомбить. Почему так получается, что самые родные люди и пуляют друг в друга раскаленными стрелами. И гнев, взятый от других людей, выплескивают друг в друга. По моему так несправедливо устроен мир.

Конечно, каждый человек бывает одинок. Ему и полезно иногда быть таковым, для того чтобы остановиться, оглянуться, подумать, решить. И все же… Все же, я думаю, что у моих родителей будет все нормальек. И полюс у кого-то поменяется на противоположный.

Но у меня есть тайна. Великая тайна.

Однажды мой телефон был разряжен. И я воспользовалась маминым телефоном. Взяла его в руки. А там «непрочитанное сообщение». Я – честный человек, никогда не лезу в чужие души. А тут черт меня дернул открыть это сообщение. И что я вижу. Там некий Юрий назначает маме свиданье. В центральном парке. Естественно, возле фонтана. Там еще напротив милицейская будка стоит. Знаю я это место.

Звонить я никому не стала. Осторожно положила сотовый телефон, будто он был живым и очень опасным.

В тот день и час я, дрянная девчонка, отправилась вслед за мамой. На это самое свиданье.

Да, оно состоялась. И «одинокий» парус белел своими модными, санкт-петербургскими брючками. В сумерках желтел фонтан, который местные жители прозвали «гусиным корытом» А мама с эти самым Юрой сидели на скамейке, тесно прижавшись друг к другу. Наш парк зарос кустарником, и мне было удобно наблюдать. Я смотрела за тем, как этот самый Юра машет руками. Наверное, что – то азартно доказывает. А мама спокойна. Так сидели они достаточно долго. У меня затекли ноги. И сердце мое бешено колотилось. Мне было жалко папу. Ведь дело тут пахло изменой. И мне самой это все было очень неприятно. Ведь люди должны быть честным. Хотя я-то сама какая: наблюдаю за собственной мамулечкой.

Наконец, они стали прощаться. Этот самый Юра поцеловал маме руку. И, кажется, прижался к ее щеке своей щекой. Уже было достаточно темно. И все это действие освещалось далеким и тусклым фонарем. Я не уверена, что они поцеловались.

«А ведь, если поцеловались, то это – трагедия», – подумала я тогда, и поплелась домой.

Вскоре домой пришла и мама. На ней не было никаких следов этого преступного свидания. Хотя вру. Она была весела, много смеялась. И сказала папе: «А не выпить ли нам по фужеру шампанского?!»

Папа обрадывался маминому веселью и тут же побежал в зал за хрустальными фужерами.

Я пила сок на кухне, а они это самое шампанское.

Папочка первый поднес край своего фужера к маминому вину. И сказал: «Традиционно – выпьем за любовь!».

И мама подмигнула ему: «Конечно, за чего же больше!»

Я могла не выдержать и крикнуть: «Врешь ты все, врешь, мама!»

Но я выдержала и приглушила всю коробку яблочного сока, чтобы смыть внутри неловкое чувство. Оно сидело во мне как будто бы в желудке. Порой мне мниться, что не сердце вместилище эмоций, а желудок. Поешь немного, и все заглаживается. Так ведь?

Маме я в этот вечер ничего не сказала. А на другой день не утерпела:

– Мама, а кто такой Юрий?

Мать как-то странно на меня поглядела. Будто я не я, а чужой человек. Вроде внезапно появившегося фантома.

Она сидела на диване в своей комнате. Понятное дело – вскочила с дивана и стала на меня кричать:

Она кричала как-то отрывочно. И я не понимала ее слов. Знала только одно, что я больно ее задела.

И все же мама затихла и опять опустилась на прежнее свое место:

– Доча, – сказала она, – Ты еще маленькая и не понимаешь жизни. Кстати, почему ты задала этот вопрос?..

Я не могла удержать свой «подвиг» в секрете и все ей рассказала, вплоть до целования руки у «гусиного корыта».