Тибальд шагал вместе с толпой других гномов. Нескончаемый фиолетовый поток продвигался в сторону Пещеры Похвальбы. Казалось, сам воздух был фиолетовым от сотен фиолетовых светлячков, носившихся в воздухе. Топот башмаков сливался в сплошной гул. Это был праздник, долгожданный праздник после непрерывной череды похожих друг на друга дней унылого труда и страданий. В наиболее широких проходах танцевали гномы, танцевали так лихо, что даже самые неисправимые ворчуны не могли не пуститься в пляс. Подземные жители были нарядно одеты. Головы их украшали специальные красочные фиолетовые колпаки.

Вокруг Пещер Угощений толпились десятки гурманов, набивавших свои животы лакомствами, которые в обычные дни были строго-настрого запрещены. На столах-конусах, вершины которых покоились на полу Пещеры, красовались самые изысканные и вкусные блюда: и гревания, и дорфония, и карлений, от одного взгляда на который у Тибальда потекли слюнки. Наш гном смело подошел к толпам гурманов и, отломив здоровенный кусок карления, с аппетитом его съел. Множество удивленных, завистливых и злорадных взглядов устремились в его сторону, ведь Тибальд был довольно беден и никогда не позволял себе приближаться к Пещерам Угощений в Дни Взвешиваний, когда цены подскакивали до небывалых размеров.

– Тибальд – четверть линда, – пропел откуда-то сверху мелодичный голос.

Гном гордо отошел от Пещер Угощений и твердой походкой зашагал в сторону Фиолетовой Пещеры. Он хотел поделиться своими успехами с товарищами, но никого не встретил. Вака куда-то задевался, Гнамус, наверное, уже ушел вперед.

– Интересно, – рассуждал Тибальд, – вот бы знать кто мои родители, братья и сестры. Вот эта гномиха около стены, быть может, она и есть моя мать, а тот маленький гномик, выглядывающий из толпы, быть может, это мой брат.

Тут он прикусил язык: гномам запрещалось знать что-либо о своих родителях, и даже попытки рассуждать об этом жестоко карались.

Проходя мимо Пещеры Родов, он бросил быстрый взгляд в сторону прочно закрытых дверей: оттуда не доносилось не звука. Мысли опять засуетились в его голове, гном пытался понять, почему все что касается рождения и родственников, покрыто тайной, но в конце концов решил, что это, быть может, и справедливо, ведь семейный гном меньше думает о главной задаче своей жизни – добывании сокровищ, что плохо влияет на его работу.

Коридоры Дорфии напоминали клубок змей, вылезших погреться на солнышке: они подчас круто спускались, временами резко поднимались наверх, переплетаясь и разветвляясь. Новичку было бы довольно просто заблудиться, но для гномов это был дом, они ориентировались в коридорах Дорфии лучше, чем в своих семи пальцах, к тому же заблудившийся гном рисковал опоздать на работу, – преступление, жестоко карающееся в Дорфии.

Обычно в Фиолетовый День гномы, двигаясь к Пещере Взвешивания, выбирали самые широкие проходы, но все равно каждый раз несколько несчастных погибали, задавленные толпой. Главное было не мешкать, Тибальд это знал, поэтому зорко смотрел по сторонам.

Наконец все гномы прибыли в предпохвалебное подземелье. Эта пещера не вмещала всех новоприбывших, поэтому многие подземные жители ожидали в близлежащих проходах. Стены залы были окрашены в фиолетово-серый цвет. Именно такой цвет должен был настраивать новоприбывших на праздничный лад, при этом не позволяя им забыть о своих основных обязанностях.

Предпохвалебная Пещера более всего напоминала рабочий фартук Тибальда, широкая у многочисленных входов и сильно сужающаяся при переходе в Фиолетовый Зал. Через маленькую перемычку между этими двумя помещениями за раз могли пройти лишь три гнома, причем их взгляд должен был быть немедленно устремлен в дальний угол, где должны были появиться Великие Весы. Сама перемычка же состояла из нескольких арок. Каждая арка все больше отрезала входящих от внешнего мира, заставляя их ощутить всю важность предстоящего взвешивания. Перед входом в сам Зал Взвешивания гномов окутывала полная темнота, а затем вспыхивал ярко-фиолетовый свет. Под невидимым, но очень хорошо ощутимым взглядом, входящий занимал свое заранее отведенное место.

Наконец невидимый голос объявил: «Фиолетовый день!», и огромные и величественные двери, открывающие вход в перемычку со скрипом, отворились.

Гномы входили в Фиолетовую Пещеру в полной тишине. Матово -фиолетовые стены пещеры, походящей на вытянутый ломтик миндаля, ярко освещали подземных жителей: как собравшихся в центре, так и входящих. Прошло три часа, и наконец последний гном Мадор в одиночестве миновал перешеек и остался в красном углу. Воздев руки, Мадор зашептал что-то одними губами и, словно в ответ на его невидимый призыв в противоположном черном углу пещеры что-то заискрилось, засверкало, и возникли белые Весы – мертвенно белые в этом фиолетовом зале. Тишину разорвал звук, чем-то напоминающий жужжание пчелы, он становился ярче, громче, явственнее, сильнее. Звук стал нестерпимым, разрывал уши. Он обрушился на них грохотом, берущимся ниоткуда. «Справедливость!» неслось со всех сторон.

Все благоговейно стояли и ждали. Наконец Мадор произнес:

– Справедливость – это наше главное богатство!

– Справедливость, – послушно повторили гномы.

– Заслужившие жить, работать и радоваться – будут жить, заслужившие исчезновения – исчезнут.

– Исчезнут, – тихо пронеслось по рядам гномов.

– Итак, мы начинаем…

Гномы в центре пещеры съежились и приготовились.

– Гнамус! – громко выкрикнул он в полной тишине. Из рядов гномов выступил бледный старичок, гном в зеленом колпаке, и направился к черному углу. Весы дрогнули и поползли.

– Пять линдов, – сказал Мадор. – Молодец! Ты заслужил жизнь.

Под ободряющими, а подчас и завистливыми взглядами товарищей, Гнамус, казалось, сам не ожидавший такого счастья, засеменил к своему месту.

– Мангинх! – другой бледный гном, нервно комкая в руках рабочий передник, вышел вперед. – Три с половиной линда, – выдержав зловещую паузу, выкрикнул Мадор. – Хороший результат!

Похвальба продолжалась. Гномы стояли, дрожа, ведь никто из них точно не знал, сколько золота он накопал, можно лишь было догадываться довольно приблизительно, а поэтому все чувствовали себя приговоренными.

– Лихот! – Весы поползли вниз. Наконец прогремело: «Девять десятых линда!» Несчастный Лихот, – а это был совсем молодой гном, только недавно вышедший из Пещер Обучения, – бросился на колени, моля о пощаде. Он плакал, рыдал, умолял неумолимые Весы отменить или хотя бы отложить решение, подметая бородой черный угол:

– Ведь не хватает-то всего какой-то одной десятой линда до минимальной нормы.

Продолжая умолять и причитать, он туманной дымкой растворился в воздухе, и его вопли постепенно затихли, только пещерное эхо продолжало стонать и жаловаться. Воздух со свистом занял место исчезнувшего, а Весы провозгласили: «Гному – гномья смерть!»

– «Гному – гномья смерть прямо в лапах Монстора!» – провозгласил Мадор.

– Гному – гномья смерть, – послушно повторили сотни голосов.

Похвальба продолжалась....

Мадор вызывал гномов. В звенящей тишине он произносил имена, одно за другим. Заслуги и позор провозглашались громко и четко.

– Как глупо это все, – подумал Тибальд, – ведь и я мог быть на месте Лихота. Как несчастны гномы! Каждый день похож на предыдущий и последующий! Дни сменяют друг друга, не оставляя место ничему иного, кроме унылой, бессмысленной молотьбы киркой о стену. А когда ты устаешь от этой монотонности и не можешь собрать и линда, ты исчезаешь навеки! Как бессмысленна и беспросветна наша жизнь!

– Вака! – пронеслось по залу. Вака отделился от рядов гномов и робко (что очень удивило Тибальда) направился к Весам. Стрелка Весов поползла… вниз: три линда, два линда, полтора линда. Стрелка двигалась медленно-медленно. Тибальд взглянул на Ваку. Пока стрелка ползла вниз, лицо Ваки бледнело. Он твердо стоял на ногах и улыбался, пытаясь показать, что не боится весов и их решения, но все бледнел. Тибальд осознал, как тяжело давалось ему эта уверенность в себе. Наконец стрелка остановилась.