– Гуляла? – поинтересовался он. Таня кивнула.

– Хорошо, когда над головой пули не свистят, – проговорил старшина. – Надолго ли – кто знает. Что-то подсказывает мне, что ненадолго. – Он положил на плечо Марковой тяжелую рабочую руку. – Жалко мне тебя, деточка, до боли жалко. Мне сороковник, я в этой жизни хоть что-то успел сделать, детей родил. А ты и мужчины небось не знала.

Таня опустила глаза:

– Зачем вы об этом, Федор Терентьевич?

– Дочурке моей почти столько же, сколько тебе, – продолжал Зотов. – Как представлю, что они, эти гады фашистские, в мою родную Сибирь заявятся и зло ей причинят, так все во мне закипает. Жену и дочурку снасильничают – это как пить дать. Вот почему, деточка, лучше застрелиться, чем к этим гадам в плен. Все равно убьют, да еще надругаются. Зачем тебе это? Умри чистая, как водичка родниковая.

Голос старшины лился, журча, как вода в ручейке, и девушка, почувствовав в нем родственную душу, прислонилась к жесткой, рыжей от пота гимнастерке и зарыдала. Господи, сколько слез уже пришлось пролить! Мужчина, всегда терявшийся при виде женских слез, погладил ее светлые волосы.

– Ничего, девочка, Бог даст… – молвил он и устыдился своих слов. – Прежде чем в сыру землю ляжем, крепко им надаем. Хотя… – он горько вздохнул, – воевать практически нечем. У нас орудия – допотопные пушки прошлого века, на конной тяге. Выходит так, что мы к ним голые, а они на нас с железом… Ну, есть бутылки с зажигательной смесью, да это разве оружие против танков?

Маркова знала о таких бутылках, потому что их устройство заставляли изучать всех. Они зажигались с помощью двух спичек в палец толщиной, прижатых к бутылке резиновыми кольцами. Перед броском бойцы проводили спичками по серной терке, а потом швыряли в танк.

– И вы говорите о геройстве! – прошептала медсестра.

– А говорить-то больше не о чем, – усмехнулся Зотов. – Наша армия всегда этим побеждала. Любовь к Родине придает силы. Вспомни войну двенадцатого года… Москву сдали, да все равно победили. Но в этот раз Москву не сдадим, – он провел рукой по подбородку, погладив щетину. – А теперь иди, отдыхай.

Она послушно отправилась к опустевшей землянке, присела на жесткий матрас и утерла слезы кулачком. Вспомнилась Анка-пулеметчица, любимая героиня, которой всегда хотелось подражать. Всегда… До того, как она сама оказалась на фронте. Все, что окружало ее здесь, – смерть не киношная, а настоящая, трупы, стоны, кровь, – все было страшно. И вот странность… Впрочем, может, и не странность. Чем больше девушка видела смерть, тем сильнее хотелось жить. Но как выжить в этой мясорубке? Как? Когда они погонят немцев? Пока на эти вопросы не было ответа.

Вопреки обещанию сразу побежать на работу, которое он дал Симакову, Виталий отправился в морг при Первой городской больнице. По дороге он думал, как объяснит свой необычный интерес к покойному, но так ничего путного и не придумал. Пройдя на озелененную территорию больницы с маленьким фонтанчиком, в котором, как говорили старожилы, когда-то плавали золотые рыбки, а теперь не было даже воды, он свернул к маленькому одноэтажному зданию и подошел к молодому человеку в белом халате, похоже, своему ровеснику, курившему у входа.

– Простите, могу ли я поговорить с патологоанатомом?

Парень выдохнул ему в лицо едкий дым и прищурился:

– Зачем?

– Об этом я скажу в личной беседе, – буркнул Рубанов. Врач усмехнулся:

– Считай, она уже началась. Я патологоанатом и есть.

Виталий сжал кулаки.

– Скажите, вы уже вскрывали труп некоего Василия Петровича Пахомова?

Молодой человек сплюнул в сторону и задумчиво посмотрел на журналиста:

– Тебе что за дело?

– Раз уж мы перешли на «ты», спрошу еще раз у тебя. – Рубанов сделал ударение на последнем слове: – Ты уже вскрывал труп этого человека?

Патологоанатом ловким движением пальцев отправил сигарету в кусты и повернулся к двери, ничего не ответив. Виталий понял, что просто так ответа не добьешься. Вздохнув, он достал тысячу – из денег, отложенных на новые туфли, – и торопливо сунул ему:

– Возьми. Плачу за информацию.

Пальцы патологоанатома были длинные и гибкие. Он схватил купюру, будто собака кость, и спрятал в кармане белого халата.

– Заходи.

Рубанов проследовал за ним в тесный коридор, в котором два человека могли разместиться с трудом. От удушливого запаха он сразу начал кашлять, и врач распахнул дверь своего кабинета.

– Давай сюда. Как, ты сказал, его фамилия? Впрочем, и вскрывал-то я сегодня одного старичка. На удивление, мало смертей.

– А это плохо? – удивился Рубанов. Молодой врач взял стакан с черным чаем и хлебнул:

– Шутка. Но давай ближе к делу. Тебя этот старикан и интересует, так?

Журналист кивнул:

– Точно.

– Ничего необычного, – ухмыльнулся патологоанатом, найдя на столе заключение среди вороха таких же бумаг. – Астматический приступ.

Виталий почувствовал, как кровь прилила к щекам.

– Ты не ошибся? – Он еле выдавил слова. Язык вдруг ни с того ни с сего сделался непослушным. – Это удушье? Не инсульт, не инфаркт, а удушье?

– А почему тебя это удивляет? – Врач нахмурился и открыл файл на компьютере. – Вот выписка из его медкарты. Пахомов страдал астмой. Знаешь, опасность этого заболевания в том, что все время нужно носить с собой ингалятор. Забыл – тебе конец.

Перед глазами Рубанова пронесся стройный ряд ингаляторов на полке в кабинете.

– Но этот человек всегда закупал их с лихвой, – пробормотал он, вытирая холодный пот.

Парень махнул рукой:

– Знаешь, мне все это говорят, когда их близкие умирают. Но тем не менее люди продолжают покидать этот мир от приступов астмы. Кстати, он тебе кто, дедушка?

– Хороший знакомый. – Виталий произнес эту ложь легко, наверное, потому, что это была не совсем ложь. Василий Петрович действительно стал его близким знакомым, несмотря на то, что они мало общались. – Понимаешь, сын его попросил узнать. Он даже еще не добрался до отцовского дома.

– Понимаю. – Врач наклонил голову. – Хорошо, что еще остались люди, готовые прийти на помощь. Вот как я, например.

Виталий не стал вспоминать о тысяче рублей.

– Спасибо. – Он крепко пожал руку новому знакомому. – Я передам его сыну, что написано в заключении о смерти.

– Передай, – снисходительно разрешил парень. – Всего доброго.

Попрощавшись с патологоанатомом, Рубанов не пошел в редакцию, а, добравшись по заросшей травой тропинке к старому фонтану, сел на скамейку, когда-то выкрашенную в коричневый цвет. Он был рад одиночеству. Так ему лучше думалось. Рубанов обхватил руками голову и уперся локтями в колени. Мать называла такую позу «мыслитель», и молодой человек не возражал. Он подумал о том, что не зря смерть Пахомова произвела на него такое впечатление. Что-то в ней было не так. После разговора с патологоанатомом стало ясно, что Виталий прав. Сейчас ни один человек на свете не убедил бы его, что Василий Петрович не успел схватить ингалятор. Он знал о своей болезни, о том, что она может настичь внезапно, и потому запасался лекарствами. Виталий напрягся, вспоминая, что в кабинете Пахомова показалось ему странным. Ах да, точно, ингаляторы…. В первый его приезд они стояли полкой ниже. Вряд ли их переставил сам старик. Зачем? Скорее всего, это сделал тот, кто собирался убить его. Дождался приступа астмы, убрал лекарство, а потом, когда все было кончено, вернулся в дом и расставил по местам. Разумеется, он и не ожидал, что найдется человек, который обратит внимание на полки шкафа. Ответив на один вопрос, Виталий начал размышлять над другим. Допустим, он прав и некто желал Пахомову смерти. Но зачем? Что сделал этот человек? В последнее время он вообще никуда не выезжал, дублируя жизнь парализованной жены.

Золотой медальон возник в памяти журналиста так неожиданно, что он вздрогнул. Убийца украл его. Опять же – зачем? И вообще, кто мог знать, что у Василия Петровича есть такая вещь? Его соседка понятия не имела, где Пахомов раньше работал. Рубанов стал припоминать разговор с человеком, который привел приговор для женщины-карательницы в исполнение, и вдруг почувствовал холодок в ладонях. На прощание Пахомов говорил о каком-то дежавю. Всем известно, что дежавю – это состояние, при котором человек ощущает, что он когда-то уже был в подобной ситуации. Интересно, что имел в виду Василий Петрович? Потом он добавил, что даже куда-то ездил, чтобы кое в чем убедиться. Куда? Уж не в Новоозерск ли? Что, если туда? Рубанов решил, что непременно должен выбить командировку в этот маленький, еще меньше Лесогорска, городишко, правильнее сказать, поселок. Но что он собирался искать – вот вопрос, на который никто не даст ответ. Что же делать? Виталий еще немного посидел на скамейке, потом встал и медленно пошел к выходу. Он не придумал ничего лучше, чем поговорить об этом с Симаковым. Главный редактор говорил, что когда-то занимался журналистскими расследованиями. Может быть, он подскажет, с чего начать? Да, вся надежда только на Бориса Юрьевича.