— Это неправда! Видел я и солнце, и дым! — восклицает Ровэдер, краснея как рак.
В этот момент в зал входят два метеоролога, которых доктор Грос пригласил в качестве свидетелей, и подтверждают его слова: действительно, в Мюнстере 11 апреля солнце всегда всходит в пять часов сорок три минуты.
Председатель суда вынимает из кармана небольшую записную книжку-календарь и находит 11 апреля.
— Восход солнца: пять часов сорок три минуты, — читает он вслух и качает головой.
Так, час за часом, в течение четырех дней проходят через зал заседаний сто двенадцать свидетелей. Обвинению от их показаний мало проку. Это в основном различные мнения и соображения по поводу убийства, иногда повторение неизвестно чьих рассказов, но только не факты. Те немногие свидетели, которые на первом процессе давали конкретные показания, теперь, под перекрестным допросом, путаются в противоречиях или же уличаются во лжи другими свидетелями.
Однако самая сложная проблема у доктора Гроса еще впереди — опровержение результатов первой экспертизы. Он понимает, что профессор Шпехт, считающийся корифеем судебной медицины, будет бороться за свой научный авторитет до конца и не уступит ни в чем, если ему не предъявить исчерпывающих, научно обоснованных доказательств его ошибок. Есть и еще одна опасность: с именем Шпехта в определенной степени связан престиж всей официальной западногерманской юстиции. Поэтому прокуратура и суд сделают все возможное, чтобы поддержать профессора.
Первым на свидетельское место адвокат Грос вызывает доктора Кайзера, тем самым вводя в бой главное орудие.
— Господин профессор, — обращается он к моложавому черноволосому ученому, — недавно я присутствовал при разговоре, в котором вы выразились следующим образом: "Если бы кто-нибудь из моих ассистентов написал докторскую работу по экспертизе на таком уровне, как экспертное заключение профессора Шпехта на процессе Марии Рорбах, я бы выгнал его с работы". Господин профессор, вы и сейчас придерживаетесь такого мнения?
В судебном зале напряженная тишина. Ни звука, ни покашливания — ничего. Все ждут ответа и смотрят на скамью свидетелей, где, уставившись в пол и не проявляя ни малейших признаков внутреннего волнения, сидит профессор Шпехт. Уже один этот вопрос защитника ставит под сомнение всю его репутацию.
Профессор Кайзер снимает очки в роговой оправе и в поисках поддержки смотрит на председательствующего. Он не готов к такой жесткой постановке вопроса.
Директор окружного суда приходит ему на помощь:
— Мы можем сформулировать вопрос так: как вы думаете, господин профессор, правильно ли проведена экспертиза коллегой Шпехтом?
Снова тишина в зале.
Доктор Грос нервно вертит в руках металлический карандаш. От ответа профессора зависит исход судебного разбирательства. Если Кайзер из чувства профессиональной солидарности сейчас не выскажет своего мнения, как это он открыто делал перед началом процесса, Шпехт сразу получит моральное преимущество.
— Я хочу, чтобы меня правильно поняли, — после некоторого колебания начинает Кайзер. — Мое высказывание относилось к экспертному заключению, а не к его автору. Здесь, в этом зале, я счел бы неуместным выражаться подобным образом. Но если говорить о содержании этого высказывания, то оно точно отражает мое мнение.
Такой ответ, несмотря на сдержанность формулировки, означает для профессора Шпехта катастрофу. Присутствующих в зале, как и читателей газет, мало интересует развернувшаяся затем научная дискуссия по поводу сульфата таллия, каких-то ворсинок и спор трюфелей, которая так увлекает профессоров. Да они мало что и понимают в этом. Им достаточно скандала: один профессор задает трепку другому за плохую экспертизу.
В последующие дни работы суда адвокат обвиняемой так наседает на эксперта прокуратуры, что порой дело доходит до смешного, взрывом хохота встречает зал оглашение результатов исследования сажи из камина профессора Шпехта. Но особенно веселятся присутствующие, когда приглашенные защитой специалисты анализируют «открытие» Шпехтом метода исследования состава крови по профессиональным признакам.
Профессор Йан ван Калкер, голландский гематолог не скрывая иронии, говорит:
— Налицо явный прогресс в проблеме изучения групп крови. Одно то, что коллеге Шпехту удалось выявить такие группы, как "кровь политика", "кровь бизнесмена", "кровь пекаря", "кровь маляра", а может быть, и "кровь эксперта", заслуживает Нобелевской премии. Естественно, я поторопился узнать, как стало возможным это эпохальное открытие. Увы, должен признать, что коллега Шпехт во время своих исследований стал жертвой элементарной ошибки: он или его ассистент не обратили внимания на то, что доска, в трещинах которой обнаружили кровь, была покрыта эмалевой краской. При изъятии частиц крови заодно, видимо по недосмотру, соскоблили и краску. Вот так и попали элементы краски в подготовленный для анализа препарат крови.
Если опровержение гематолога было, пожалуй, самым веселым эпизодом повторного процесса Марии Рорбах, то обсуждение вопроса о ворсинках мальвы, которые Шпехт обнаружил в кишечнике маляра и которые якобы свидетельствовали о том, что его хотели отравить «Целиопастой», направляет наконец судебное следствие на все еще не раскрытые причины и мотивы убийства Германа Рорбаха.
Вот профессор-ботаник Шратц задает вопрос уже полностью растерявшемуся Шпехту:
— Коллега, ради всего святого, скажите мне, с чего вы взяли, что у убитого в толстом кишечнике были ворсинки мальвы? Ведь то, что вы обнаружили, — это споры трюфелей!
Шпехт возмущенно вскакивает:
— Я еще на первом заседании говорил, что часть исследований проводил мой ассистент Грабовски. Не мог же я один все сделать.
Доктор Грос не дает Шпехту свалить всю вину на ассистента:
— Однако заключение подписали вы и суду его представили как результат своей работы. Значит, и ответственность за него несете тоже вы!
Шпехт устало сдается:
— Однако ошибку все-таки допустил Грабовски, а не я. Это он принял споры трюфелей за ворсинки мальвы, при чем тут я? Выходит, уже и на своих ассистентов положиться нельзя!
Вот так сразу какой-то ассистент становится виноватым в том, что профессор Шпехт представил ошибочное заключение. Однако на первом процессе, развивая свою теорию о роли цветочного чая в отравлении Рорбаха «Целиопастой», чтобы доказать виновность подозреваемой, он под присягой заверял, что все необходимые для экспертизы исследования проводил сам.
Точку в дискуссии о том, кто же все-таки перепутал споры трюфелей с ворсинками мальвы — профессор Шпехт или ассистент Грабовски, ставит доктор Грос:
— Господин председатель, оставим в стороне вопрос о том, кто в этом виноват. Сейчас, как мне кажется, гораздо важнее другое. Мы установили наконец, что в толстом кишечнике маляра были споры трюфелей, а не ворсинки мальвы. Это может означать только одно: Герман Рорбах перед смертью ел трюфели. Они, как известно, стоят больших денег; обычно их используют в качестве приправы для некоторых деликатесов, которые привычны на столе людей богатых, но вовсе не маляров. Однако где мог Герман Рорбах незадолго до смерти так изысканно отобедать? Я спрашиваю об этом вас, господа судьи, и особенно господ из комиссии по расследованию убийств. Вы задумывались над этим? Или, может быть, проводили какое-нибудь расследование в этом направлении?
Все взоры устремляются на трех сотрудников комиссии, которые сидят на задней скамейке для свидетелей.
Обер-комиссар Йохум медленно поднимается, но председатель суда делает ему знак сесть на место:
— Господин адвокат, комиссия по расследованию убийств только сейчас узнала, что убитый ел трюфели. Как же они могли установить четыре года назад, откуда у него взялись эти трюфели? Вы уж слишком многого требуете.
Но адвокат не сдается:
— Господин директор окружного суда, комиссия уже тогда была на правильном пути. Герман Рорбах был интимным другом убитого незадолго до него Эриха Бёле. Бёле, а вместе с ним и Рорбах часто бывали в офицерской столовой полка конной артиллерии и встречались там с офицерами с такими же наклонностями, что и у них. В меню этой столовой каждый день был какой-нибудь деликатес с трюфелями. Там и поел последний раз Рорбах… со своим убийцей. Рорбаха убили потому, что он знал, как и почему умер его друг Бёле.
