— Но разве она не боялась, что преступление раскроют? Да и распиленный труп легко опознать, если найти голову.
— Голову? Так ведь она хотела ее сжечь. Именно так и говорила…
Йохум с мягкой укоризной поднял правый указательный палец:
— Фрау Мастере, если Мария Рорбах вам об этом говорила и вы понимали, что она не шутит, то вас могут наказать за то, что вы не сообщили об этом куда следует. Или вы не воспринимали эти разговоры всерьез?
Эльфрида Мастере на мгновение испуганно сжалась, но тут же сообразила, что обер-комиссар перекинул ей спасительный мостик:
— Но ведь Мария об этом так часто говорила, господин комиссар, что к этому уже нельзя было относиться серьезно.
Йохум остался доволен показаниями. После того как он подсказал Эльфриде, что такие отвлеченные разговоры она вовсе и не должна была принимать на веру, он сразу же занес в протокол, что "свидетельница Мастере слышала, как обвиняемая Рорбах совершенно серьезно и правдоподобно говорила о том, что убьет своего мужа".
Слово «правдоподобно» Йохум даже подчеркнул, хотя любому было ясно, что бывшую подругу преступница вряд ли стала бы подробно знакомить со своими планами.
Однако судебному следователю мюнстерского окружного суда такая мысль в голову не пришла. Он без слов подписал ордер на арест Марии Рорбах на том основании, что она подозревается в коварном убийстве мужа из низменных побуждении.
Через два дня после находки трупа на озере Аа возмущенная общественность узнала, что ужасное преступление раскрыто.
"Убийцей является собственная супруга — беспринципная и аморальная особа", — с отвращением констатировала пресса. Мотив преступления определялся так: "Мария Рорбах, будучи на шестнадцать лет моложе, хотела устранить своего скромного и добропорядочного мужа, чтобы получить возможность без помех предаваться разврату".
Благочестивым гражданам Мюнстера все стало ясно. В таких случаях они не знали жалости; их даже не интересовало, призналась ли преступница в содеянном, испытывает ли она чувство раскаяния, а уж о том, что маляра мог убить другой человек, никто и не заикался.
Такие вопросы не возникали. Пока. Это прекрасно понимали обер-комиссар Йохум и сотрудники британской военной полиции, которая неожиданно проявила живой интерес к ходу расследования. Как только стало известно, что Мария Рорбах убила мужа, Йохума вызвали для доклада в управление военной администрации. Там остались довольны тем, что немецкая комиссия по расследованию убийств так быстро смогла раскрыть преступление, но настоятельно порекомендовали поскорее представить общественности признание обвиняемой или хотя бы неопровержимые доказательства ее вины.
Позднее, на процессе против Марии Рорбах, адвокат подсудимой настойчиво расспрашивал обер-комиссара Йохума о подробностях этой беседы. Однако глава комиссии был крайне немногословен:
— Британские военные власти интересовались делом Рорбах настолько, насколько это могло помочь им в расследовании дела Бёле. Больше по этому поводу я ничего сказать не могу.
— Ну и как, помогло это британским властям? — продолжал наседать на него адвокат.
Обер-комиссар беспомощно глянул на прокурора:
— Не могу сказать, я не информирован о работе английских коллег.
— Однако вы признаёте, что между делом Бёле и делом Рорбах существует связь и что, вероятно, оба убийства совершены одним преступником или одной преступной группой?
Прокурор Розендаль, который на обоих процессах представлял обвинение и который сразу после ареста Марии Рорбах подключился к следствию, тут же пришел на выручку попавшему в щекотливое положение Йохуму.
— Высокий суд! — вмешался он в ход событий. — Мы рассматриваем здесь только дело Рорбах, и не больше. Привлечение к дознанию других дел, как этого хочет защита, уведет судебное расследование в сторону и затянет процесс. Мы не должны здесь разбираться с делом Бёле. К чему эти вопросы? Я ходатайствую, чтобы свидетеля избавили от необходимости отвечать на вопросы защиты о деле Бёле и о связанном с ним расследовании английской полиции.
Суд, не долго думая, согласился с этой точкой зрения.
Но не так просто давалось все обер-комиссару в начале расследования. Всего несколько дней мог он отделываться простым утверждением, что Мария Рорбах убийца, поскольку, мол, об этом говорят все улики. Газетные репортеры вскоре захотели подробнее узнать об уликах, а военная администрация, начальство и прокуратура требовали бесспорных доказательств.
Самым лучшим доказательством в глазах общественности всегда было признание обвиняемого. Да и полиции оно экономило много трудов и сил. Есть одна старая истина, известная всем криминалистам: арестованный более всего расположен к признанию в первые дни ареста. Если же упустить время и дать ему возможность обдумать свои показания, то очень нелегко будет заставить его сознаться.
Поэтому во время предварительного ареста Марии Рорбах мюнстерская комиссия по расследованию убийств стремилась любой ценой добиться признания. Ставку сделали не на трудоемкую работу по сбору фактов и улик, а на то, чтобы, выражаясь профессиональным языком, расколоть подозреваемую. С этой целью обер-комиссар Йохум поручил вести допросы двум наиболее настырным дознавателям — секретарям комиссии Шнайдеру и Хайнце. Один из допросов, который они начали 17 апреля 1957 года в восемь часов утра, длился двадцать два часа и закончился около шести часов утра 18 апреля. За все это время у Марии Рорбах было только несколько коротких пауз для приема пищи. И даже в эти редкие перерывы ей не давали покоя: кто-нибудь из сотрудников комиссии обязательно принимался стучать по пробельным клавишам пишущей машинки.
В полночь Мария была уже доведена до полного нервного истощения. "Не мучайте меня больше, не мучайте!" — взмолилась она наконец и, бросившись на колени, попыталась целовать ноги допрашивающих.
Однако следователи прекратили допрос только тогда, когда она забилась в угол и, закрыв лицо руками, обессилев, опустилась на колени, отказавшись отвечать.
Признания от Марии Рорбах они так и не получили, несмотря на неоднократное повторение подобных мучительных допросов и другие жестокие методы и приемы. Каждый раз женщина отрицала свое причастие к убийству мужа.
В этой безвыходной для комиссии ситуации на помощь пришла прокуратура. Государственный прокурор Розендаль поручил дальнейшее расследование известному в Западной Германии ученому-криминалисту профессору Вальтеру Шпехту.
Тогдашний руководитель окружного отдела криминалистики в Мюнхене при помощи экспертизы представил такие доказательства, основанные на косвенных уликах, которых, пожалуй, не было во всей истории криминалистики и которые заставили бы побледнеть от зависти искушенных авторов хитроумных детективных романов. Используя методы фотометрии, спектрального анализа и сложнейшие измерения при помощи ультразвука, корифей научной экспертизы, как фокусник, раздобыл недостающие улики из содержимого внутренностей всплывшего трупа маляра, а также из щелей в полу и печной трубы кухни Рорбахов.
Как утверждается в 350-страничном экспертном заключении профессора Шпехта, обвиняемая в течение трех месяцев безуспешно пыталась отравить мужа антикрысиным препаратом «Целиопаста», содержащим таллий. Эти сведения Шпехт получил при исследовании частей трупа: гистологический анализ установил наличие в клетках сульфата таллия, который является составной частью повсеместно используемого крысиного яда «Целиопаста».
И хотя в квартире Рорбахов не обнаружили этого препарата, а полиции так и не удалось найти свидетеля, который бы подтвердил, что Мария Рорбах когда-либо его покупала, необычайно находчивый профессор Шпехт обнаружил сульфат таллия в печной трубе на кухне — хотя и с неодинаковой концентрацией в различных слоях сажи.
Из этого он сделал следующий вывод: Мария Рорбах незаметно запаслась «Целиопастой» и в течение довольно длительного времени, примерно месяца три, давала мужу вместе с едой. Паста, чтобы ее нельзя было использовать как орудие убийства, имеет предостерегающую окраску и при попадании в пищу окрашивает ее в ярко-голубой цвет. Шпехт тут же обнаружил в кишечнике убитого Германа Рорбаха характерные ворсинки, которые однозначно указывали на употребление им чая из цветков мальвы[1]. А этот чай, как известно, содержит естественные красители синевато-лилового цвета, что позволяло преступнице безбоязненно подмешивать в него «Целиопасту».
