Тщательно все взвесив, Бродекен решил взять расследование преступления в свои руки; его даже не пугала сверхурочная работа. Среди местных жителей взломщика вряд ли стоило искать. В городке, пожалуй, не нашлось бы такого прожженного безбожника, который отважился бы обчистить кладовку пастора и украсть добровольные пожертвования прихожан. Еды у них и так хватало, а деньги гораздо легче было бы стянуть во время мессы. Поэтому речь могла идти только о чужаке. С момента взлома не прошло еще и часа; ближайшая станция находится в одиннадцати километрах — это не меньше двух часов ходьбы. Бродекен решил, что, если повезет, он успеет еще изловить вора. Поспешно вернувшись в префектуру, он вывел из гаража мотоцикл.

За три километра до Перреона, когда как раз кончался бензин, он наткнулся на бородатого старика в обтрепанной одежде, который сидел на краю лужка и безмятежно поглощал деликатесы из пасторской кладовки. Но только он с наслаждением сделал большой глоток божоле, как в его грудь неожиданно уткнулся пистолет префекта. Клод Бродекен по натуре был человеком миролюбивым, однако наглая невозмутимость, с какой старик опустошал бутылку, пока не заметил его, вывела префекта из равновесия.

— Ах ты, подонок несчастный! — вскричал он и, схватив старика за лацканы изношенного пиджака, рывком поставил на ноги. Тряся его как грушу, он продолжал бушевать: — Совести у тебя нет! Залезть в дом к господину пастору?! Сколько стоит Монтежур, — такого свинства еще не было… Чтоб тебя черти разодрали!

Старик равнодушно пожал плечами.

— Переживет его преподобие, здесь вон еще сколько всего… — сказал он смиренно и нагнулся, чтобы собрать разбросанные вокруг банки с паштетом из гусиной печени, колбасы и куски ветчины.

Бродекен вырвал из его рук мешок и, показывая пистолетом на раздувшийся карман брюк, спросил:

— Ну, что там у тебя еще? Давай-ка выкладывай!

Старик со вздохом полез в карман и вытащил толстенную пачку франков.

— Слава богу! — с облегчением пробормотал префект и побыстрее спрятал деньги в карман мундира. С его души свалился камень: общественные деньги были спасены.

Доставка задержанного была связана с определенными трудностями. Мешок Бродекен повесил на руль, правой рукой катил мотоцикл, а левой, в которой держал пистолет, подталкивал перед собой бродягу. Обратная дорога в Монтежур шла по холмам и казалась бесконечной. Уже через два километра префект с трудом переводил дыхание. На лбу крупными каплями выступил пот, и даже расстегнув ворот мундира, он не почувствовал ни малейшего облегчения. О том, чтобы вовремя закончить работу, нечего было и мечтать. Не долго думая, префект изменил тактику и заставил бродягу толкать мотоцикл. Однако, не пройдя и ста метров, старик выбился из сил.

— Месье, — задыхаясь, сказал он, — это уж больно строгое наказание… Мне ведь шестьдесят два года. И ничего такого страшного я не натворил, чтобы из меня тянуть последние жилы. Я буду жаловаться министру юстиции. Применение насилия к арестованным строжайше запрещено законом. Я в этом хорошо разбираюсь, и мне не хотелось бы доставлять вам неприятности…

Так что префекту Бродекену ничего другого не оставалось, как самому, отдуваясь и проклиная все на свете, тащить мотоцикл до Монтежура.

В городке обессилевшего префекта встречали как героя. Весь Монтежур был преисполнен благодарности: да, на французскую полицию можно положиться! К тому же жители не могли скрыть своей радости — наконец-то в их скучной деревенской жизни появилось хоть какое-то развлечение. Самый настоящий взломщик! Это почти праздник. Перед префектурой собрались сотни крестьян; они болтали, спорили о том, что еще может быть на совести у этого типа. То один, то другой вспоминал, как в последние месяцы у него что-то там пропадало… Теперь все сваливали на задержанного бродягу, который в это время, ни о чем таком не подозревая, сидел в канцелярии префектуры на первом допросе.

— Фамилия? — начал энергично Бродекен, вставив в заезженную пишущую машинку бланк протокола допроса.

— Пьер Батист Розуа, родился 18 января 1894 года в Марманде, последнее местопроживание — Пон-л'Эвек, — зачастил бродяга в ответ, показывая этим, что хорошо знаком с формальностями допроса в полиции.

— Профессия? — продолжал спрашивать Бродекен.

— Никакой, — с готовностью ответил Розуа и начал вертеть ручку, которая лежала перед ним на столе.

— Никакой? Как это?.. Вы же должны были на что-то жить? — Теперь, во время официального допроса, префект старался обращаться, как положено, на «вы».

— Так ведь мой отец, месье, был бедным поденщиком, у него не было ни денег, ни терпения, чтобы дать мне какую-нибудь профессию. Пока я ходил в школу, то помогал ему в имении, где он работал. Однако у меня там не было будущего. Поэтому в четырнадцать лет я удрал. С тех пор и кочую… летом, по крайней мере.

— А зимой?

— В основном сижу в тюрьме. Там тепло и мало-мальски кормят. В Пон-л'Эвеке, во всяком случае, вполне сносно…

— Итак, у вас есть судимости, — прервал словесный поток старика Бродекен и начал стучать на машинке.

— Да уж хватает… По-моему, тридцать одна, но за точность не ручаюсь. В моем возрасте уже трудно полагаться на память. Да ведь можно по документам точно сосчитать…

Префект оторвался от машинки и недоверчиво покачал головой:

— Тридцать одна судимость?! Не может быть!

— Может, может, — с живостью подтвердил Пьер Розуа, — подсчитайте сами: мне шестьдесят два, а зимой я все время на квартире… Все сходится.

Бродекен тихо присвистнул и с подвохом спросил:

— И что, тоже за кражу?

— Тоже за кражу, — утвердительно повторил Розуа и с сожалением пожал плечами, как будто хотел сказать: а что оставалось делать.

Префект прокрутил валик пишущей машинки на одну строчку назад. Он раньше уже напечатал "имеет судимость", а теперь добавил "за такое же преступление". Затем прищелкнул языком:

— Это вам дорого обойдется, Розуа. Повторные кражи?..

Судья будет беспощаден.

— Но ведь больше пяти месяцев не дадут? — озабоченно осведомился бродяга и принялся на пальцах считать, сможет ли он к весне выйти из тюрьмы.

— Посмотрим, посмотрим, — с ноткой торжественности в голосе проговорил Бродекен; он был явно горд, что занимается преступлением, которое предполагает столь строгое наказание. Префект облокотился двумя руками на стол и пригладил усы:

— Так, а теперь давайте обратимся к обстоятельствам дела. Почему вы, Розуа, вломились в дом господина пастора? Рассказывайте всё, как было, и, пожалуйста, без уверток, я же все равно выведу вас на чистую воду.

— А что здесь выводить на чистую воду, месье? Его преподобие был как раз в ризнице, дверь в дом стояла открытой… Я собирался возвращаться в Пон-л'Эвек, и мне на проезд нужны были деньги. Осень в этом году очень ранняя — уже слишком холодно, чтобы ночевать под открытым небом. Мне пора на зимнюю квартиру…

— Почему же вы к господину пастору?..

— Именно поэтому, я ведь уже сказал. На дорогу мне нужно было что-нибудь из продуктов. Пешком ведь до Пон-л'Эвека недели четыре добираться…

Бродекен сильно стукнул кулаком по столу, так что из чернильницы выплеснулись чернила:

— Черт побери! Что вы заладили с этим вашим Пон-л'Эвеком?1

Розуа испуганно вздрогнул:

— Последние годы я все время зимовал в Пон-л'Эвеке. Там можно жить. У директора Билла доброе сердце, вы понимаете?

Префект Бродекен в отчаянии посмотрел на потолок прокуренной канцелярии:

— Ну, теперь вы мне будете рассказывать, что специально совершали в этом Пон-л'Эвеке преступления, чтобы попасть в тамошнюю тюрьму!

— Во всяком случае, я всегда старался так делать, — скромно ответил Розуа и уставился в пол.

Бродекен что-то отстучал на машинке:

— На этот раз вы наверняка перезимуете у нас, это я вам гарантирую. Ну а теперь давайте рассказывайте наконец, что вы украли у господина пастора!

Дальнейший допрос прошел без каких-либо отступлений. Только когда Розуа подписал протокол и префект Бродекен достал из письменного стола ключи от тюрьмы, старик робко поднял руку и осведомился: