Дом и дорога. Вот мои символы. Вечный путь и вечная цель. Поиск потерянного рая. А вам, мои любезные, ясно? Ночь. Ряды фонарей. Лиловые, белые, жёлтые. Соседи по палате спят. Ходи, пока есть возможность. Смотри, пока видишь. Слушай дыхание спящих. Думай, вспоминай. Запоминай. Во имя чего?? Кому это было нужно, кроме меня?!? Скажу вам, хотя уже всё сказано мною, ещё до медицинского приговора. И выслушано всё. И даже знаю, кто из вас, заболевши горлом, начинает всем твердить, что они сопливят, и надо срочно пить аспирин. Но сам утверждает, что абсолютно здоров.
Воспоминания комкаются, наползают одно на другое. Рвутся кусками, перемешиваются. Не то ли было и всегда? Всё выплакано пару десятков лет назад. Глаза давно сухие. Сожалеть не о чем. Письмо… О, в те годы писано их было много, моей рукою. И вами тоже. Шариковая ручка, конверт, марки. Ряды синих ящиков на первой площадке подъезда. Ключ от замка. Впрочем, вандалов это не останавливает. Газеты поджигаются, створки ящиков выламываются. А в фанерной посылке могут оказаться кирпичи. Или разбитая банка с вареньем, которую надо было бы упаковывать помягче, а то и совсем не высылать – месяц в пути не шутки. Открытки. Телеграммы. Ночные беседы на кухне по приезде. Звонок в прихожей, разглядывание в глазок, приоткрытая на цепочку дверь. Объятия. Прощания. Посидеть на дорожку. Поиск такси, чтобы ещё и не в парк. И снова – синий почтовый ящик на первой площадке.
Малая Родина… Сколько их было у меня? Много. У меня нет малой родины, есть большая. Вся моя, от полярных дней и ночей до жарких пустынь и зелёных пальм с короткими сумерками. Бескрайние степи, столь же бескрайние хвойные моря, моря пшеницы, уходящие за горизонт, высоченные горы в снежных шапках, дерзко тревожащие летучий ход облаков. Всё это моё. Я там и живу. Всё это мне знакомо. Серые квадраты микрорайонов столицы, высокие дымящие трубы, горы отвалов, морские берега и теряющиеся за горизонтом корабли.
Поезда, что идут неделю. Самолёты, что летят сутки. Из зимы в лето, и обратно. Соседи, со всех уголков великого и могучего Союза. Но большая часть из них росли так же.
Самая ранняя память. Север Одесского военного округа. Степь, перемешанная с лиственными лесами. Школа младших авиационных специалистов. Асфальтовая дорога, ведущая через гарнизон, упирается в площадку с учебной техникой. На фоне вечернего неба простёр свои лопасти гигант Ми-6. Есть и старик Ту-16, ради которого пришлось укатывать приличный участок поля. Единственный Ан-10, переоборудованный в транспортник. Они прилетели сюда, чтобы никогда больше не подняться в воздух; чтобы каждый день будущие авиамеханики возились в их внутренностях. Так чей-то скелет украшает учебную аудиторию мединститута, чтобы врачи потом спасали умирающих, продлевали жизнь. В юности о таких вещах не думаешь. Некоторые, впрочем, не думают и в старости.
Отцу досталась квартира в местном небоскрёбе. Небоскрёб этот в три этажа; две комната при общем коридоре. Есть и раковина с холодной водой. Но в туалет надо идти на улицу, и до него ещё надо дойти. Обычные двухэтажки сталинской постройки, облицованные жёлтой штукатуркой, имеют все удобства. Но это не для нас. Песочница во дворе, рядом с КПП. За забором идут машины. И мы переселяемся за забор. КПП, переход через трассу, мостик через кювет, и домики на четыре хозяина. В этой части есть детский сад, школа и солдатский клуб. И даже своя горка, с которой можно кататься зимой. Санки со складными полозьями – штука ненадёжная. Ломается один из стопоров, они постоянно валятся набок. В доме печь с плитой топится углём. Когда никого нет дома, можно засунуть газету в поддувало. Угольки падают, дырка с тлеющими краями ширится… Вспыхивает! В страхе запрыгиваешь на диван. Потом на казнь отправляется следующая газета. Вечером тянет дымком. В соседней комнате к стенке был привален узел с вещами. Покрывало начинает тлеть. Потом дару мать застрочила куском другой материи. А в конце гарнизона дорога упирается в туалет. За ним – вал, потом ров, должный прикрывать гарнизон от атаки из леса. Небольшая поляна, лесная дорога. По этой дороге мы с отцом регулярно ходим гулять на станцию. На опушке дорога уходит вдоль леса, сближаясь с узкоколейкой. Но наш путь лежит по степи, вдоль полотна. Иногда мимо проносится тепловоз, увлекая грузовой состав. В большой пруд кидаем камни. Камень медленно тонет в толстой мазутной плёнке, потом прорывает её и исчезает. Лёгкие камни остаются на месте, а тяжёлые пробивают слой сразу. Мы приходим на станцию широкой колеи, забираемся на пешеходный мост. Внизу проползает старичок ТЭ3, поднимая в нас столбы чёрного дыма. Ещё один грузовик… Станция. Ряды путей. Составы.
Кое-кто из вас, дорогие мои, некогда пугал меня на полянке за туалетом. Местные колхозники едут на тракторе «Беларусь».
– Вот едут бандиты, и сейчас они меня убьют. –
Я закатываю истерику.
Под Новый год ходим с отцом к солдатскому клубу, на ёлку посмотреть. К переезду, где узкоколейка идёт вдоль гарнизона. Летом седлаем велосипед, идём через лес к железной дороге, где уже протянули контактную сеть. Вагоны несутся мимо, почти бесконечной цепью. Но вот прошёл и последний.
С матерью уходим с утра за переезд узкоколейки. Круговой движение, развязка. Одна трасса уходит на станцию. Другая – в райцентр. Мать преподаёт русский язык в местном ПТУ. Утренний автобус идёт слишком поздно. Голосуем. Нас подвозят то тяжёлый КамАЗ с прицепом, то ГАЗ-топливозаправщик. На автобусе ездим в выходные на станцию, за краской.
Но каждый обитатель гарнизона раз в два года отправляется к месту проведения очередного отпуска. Как правило, к родителям, что, возможно, и сами осели после долгих лет служебных скитаний. Еду и я. Долгая дорога в местный аэропорт, стандартный областной, закрываемый на ночь. «КрАЗ»-самосвал тянет на тяжеловозном прицепе экскаватор мимо бокового крыла аэровокзала. Застревает. Экскаватор запущен, отталкивается ковшом – тягач выбрался на твёрдый грунт.
Можно и на станцию. Ночная пересадка, бег по переходам между платформами. Свет прожекторов над путями. Гудки. Головной фонарь обозначает прибывающий поезд. Три красных огня – хвостовой вагон. Ряд красных огней висит в воздухе – туда уезжать запрещено. И зелёные огни с противоположной стороны, и ряд синих – внизу. Запрет маневровым.
Два месяца. Потом обратно. Мать в слезах – ещё незнакомое слово «Чернобыль». Отец в госпитале. Но возвращается довольно быстро. Я не помню. Многого уже не помню. И то, что мы с матерью вышли на первомайскую демонстрацию, как раз когда до нас добралось радиоактивное облако. А лето выдалось тёплым. Во рву за туалетом играем с каким-то из местных мальчишек. Зелёный камень, обросший мхом, кажется питоном. Откуда это уже знаю? Аккурат чуть дальше, на дороге со станции, был зарублен топорами ветеран войны, который шёл на встречу в солдатский клуб. И этого я не помню. Может, тогда взрослые и не рассказывали. Сколько было по этой дороге хожено…
Отец строит во дворе сарай для угля на зиму. Кое-кто из вас, дорогие мои читатели, зимой залез на крышу этого сарая, да и провалился – толь не для того, чтобы люди по нему топтались. Из жёлтого пистолета с присосками можно пострелять в зеркало, хотя есть мишень. По вечерам играем на крыльце, где куры уже успели оставить помёт. Свадьба. Красная «пятёрка» с цветастыми лентами на крышке капота. А что интересно мне? Каравай для молодожёнов. Мне достался небольшой кусок. Основные события – либо на станции, либо в райцентре, и до них нужно добираться.
С отцом ходим в гарнизон. Я учусь лазить по деревьям. Слезаем в пустой бассейн, где в углу осталась вода на дне. Естественно, я в неё падаю. Ходим за переезд, на развилку дорог. Ходим вдоль узкоколейки в поле, где жжём костры.
Время подгоняет. Успею ли я закончить письмо? Не все ли человеческие жизни – неоконченные письма? Облака за окном больницы плывут низко, вроде бы руку протяни – и ухватишь. Дождь льётся, течёт по стеклу. Соседи по палате на процедурах. Фонари притаились, притихли, что совы днём. Пока что не их время.
