Перечитал и понял, что, как часто бывает, перешёл на грустное, хотя начал с хороших вещей. Но никогда не поздно развернуться обратно, из хороших вещей можно выделить то, что путь до следующего города немаленький, и меня еще долгое время не будут мучить соблазны: во Владеке течет Сэмова кровь. Чего еще? Получилось заработать достаточно денег, не так много, чтобы вновь носить золотой крестик, но, чтобы поменять одежку и купить карту хватило, а на оставшиеся смогу прожить несколько дней в новом городе, если снова не напорюсь на разбойников. Перед уездом написал для Марилы песню, объяснения между нами так и не произошло, когда я сказал, что мы прощаемся надолго, она расстроилась. На самом деле, меня это тоже несколько опечалило… ну вот опять. Нельзя давать волю меланхолии.

10 июня

Сегодня говорили с Владеком о моих дневниках. Так странно с кем-то обсуждать эту тему, к тому же она не самая интересная. Я имею тягу к тому, чтобы делать какие-то записи, наверное, с того времени как батюшка обучил меня грамоте. И мне следует признаться, что подобная страсть повлияла на развращение моей души. Не я был инициатором свершенных нами с Сэмом преступлений (что нисколько не делает меня лучше), но у этого утверждения есть исключение, а именно: воровство бумаги. Возможно, мне удастся настроить себя на то, что этот дневник будет последним, но пока я не знаю, как это лучше организовать. Есть подозрение, что всё произойдёт как с выпивкой, каждый раз, когда даю себе обещание, не превышать норму, непременно его нарушаю. Жаль, что с писаниной не сработает тот способ, который значительно уменьшил постоянное желание забыться в бутылке. Когда я только начинал делать записи о своей жизни, Сэм подозревал в моём занятии неискренность и какой-то злой умысел. Но он был близок к правде также, как я к небесным светилам. Дело в том, что я убежден, что люди созданы существами, нуждающимися в своем подобии. Наихудшая реакция на творчество – отсутствие какой-либо реакции, любое мало-мальски значимое событие оставляет человеку в придачу с опытом и эмоциями желание разнести о себе славу, отсюда берут свое начало все разболтанные секреты, и по той же причине самым лучшим собеседником считается тот, кто умеет слушать. Любой из нас хочет, чтобы рядом был некто, внимающий всему, что мы скажем. Когда-то таким существом был Гром… До сих пор через раз, когда вижу собак, чувство, как будто изнутри что-то пробирает. Мой новый слушатель подобен фениксу: сгорает, чтобы вновь со мной встретиться в новом обличии. Бумага не даёт никакого отклика, она не может внимательно заглядывать говорящему в рот, на какие-то фразы начинать вилять хвостом, а на какие-то неодобрительно скулить, иной человек сказал бы, что в этом её недостаток, но мне приятнее воображать, что именно так выглядит полное и безусловное принятие. Я не готов делиться многими вещами, которые посещают мою голову, и я стараюсь не говорить о чем-то, что кажется мне важным или интересным, потому что, как правило, это оборачивается расстройством, из-за столкновения с безразличием со стороны собеседников. И как с подобными волнениями можно удовлетворять свою потребность высказаться? Я нашёл покой в этих записях. Не сказал бы, что мои действия продиктованы неискренностью, я уверен, у Сэма было, что сказать о моих слабых сторонах, и нет ничего плохого в его молчании.

Я сейчас с такой любовью задумался обо всём этом, что уже начинаю сомневаться, не зря ли ввязался в спор. Владек считает, что дневник – это, во-первых, бессмысленно, а во-вторых, опасно. И если первое утверждение просто неправда, то над вторым я не раз думал. И не я один, Сэм поначалу боялся, что я потеряю свои записи, что их кто-то найдет, и наше проклятье перестанет быть тайной. Его страхи были пустыми, но тогда я решил пойти на поводу: целый год я писал о нас, как о двух сестрах, называя проклятье боязнью крыс, чтобы успокоить Сэма и доказать, что я не могу потерять дневник ни при каких обстоятельствах. Было весело, а еще тот дневник был единственным, отрывки из которого я читал вслух, ибо зачинатель сия действа нашел такой способ шифровки забавным и ему было интересно слушать получавшиеся бредни. Но это все прошлая жизнь, где мою спину было кому прикрыть, сейчас же, когда я один (безусловно, один, Владек и любой другой из тех, кого я встречу, убьют меня, не колеблясь, если им станет известно о проклятии)… даже не знаю. Дневник я в любом случае попробую какое-то время не вести, потому что меня взяли на слабо. (прим.: следующие листы исписаны стихами на самые разные мотивы, в этой версии они отсутствуют, так как опыт показал, что менять язык поэзии – дело совершенно неблагодарное. На этих страницах почерк постепенно теряет свою каллиграфичность и становится более размашистым, обратные изменения и возвращение прежней аккуратности происходят спустя несколько описаний повседневности. Помимо слов песен несколько раз встречались зарисовки птиц, Первый явно не умел работать с тенями, но линии были ровными и плавными. Каждое стихотворение датировалось, как и самые непримечательные рисунки.)

10 сентября

Как же я рад, что этот день настал. Хочется рассказать, что происходило всё это время, но я боюсь, что у меня не хватит терпения, да и, когда я смотрю на стихи, в памяти сразу всплывают все обстоятельства, при которых они были созданы. С Владиславом наши дороги разошлись, потому что он встретил девушку, на которой захотел жениться. В принципе ничто не мешало вернуться к моей привычке сразу после нашего прощания, но уговор есть уговор, да и жалко было сдаваться, когда оставалось потерпеть всего пару недель. Возлюбленная Владека – красивая тихая девушка, и, наверное, это все, что о ней можно сказать. Многим этих качеств уже достаточно, так что мне остаётся только порадоваться за товарища, да и кто я такой, чтобы судить о том, о чем совсем не имею представления.

Сейчас нахожусь в том самом городе, где когда-то открылось, что существует способ передать проклятье. Событие поистине знаменательное. Как там говорится? Благими намерениями вымощена дорога в ад. Мы очень долго пытались взять верх над своей новой сущностью, и каждый раз один из нас не выдерживал. После победы соблазны ослабевали примерно на неделю, как будто им нужно было время, чтобы отпраздновать свой триумф, а потом всё начиналось заново. В какой-то момент Сэм предложил очень спорную идею того, как можно выбраться из этого порочного круга. Мы пошли на осознанное убийство, чтобы потом никогда больше не убивать, чтобы пить кровь рабов, которые не смогут выдать нашей тайны. Чья эта была ошибка? Автора книги, Сэма, который неправильно понял несколько слов, или Девдана, который неправильно их сказал? Обещанного богатства мы так и не получили. Я оправдывал себя тем, что мы избавим мир от плохого человека, но с таким рвением судить, нужно было начинать с себя.

Интересно, что стало с тем дворянчиком? Я бы на его месте уехал, куда подальше, чтобы третья встреча с людьми, которые мне так насолили (и это мягко сказано…), ни в коем случае не состоялась. Она бы и без того не произошла, но дворянчику об этом знать неоткуда. Можно поинтересоваться, конечно, да только, даже если бы я успокоился по поводу того, что выглядели бы такие распросы странно, я даже имени этого мужчины не помню. Или… Забавно, вроде он тёзка Владислава, по крайней мере точно что-то похожее.

Надеюсь, что в здешнем лесу до сих пор водятся единороги. Я уже сравнительно долгое время обхожусь без их слюны, но, когда она была под рукой, жилось как-то спокойнее.

Весь день искал единорогов, ушел так глубоко в лес, что придется здесь переночевать. По-дурацки получилось: только сегодня добрался до поселения, договорился с одним дедом, чтобы он меня переночевать впустил в обмен на дичь, а это все оказалось бессмысленным. Единорогов я сумел найти, набрал целую фляжку слюны, теперь не в чем переносить кровь, нужно будет озаботиться покупкой второй фляжки. Животные эти, одним словом, восхитительные. Они никак не поменялись с того времени, когда я их видел в последний раз: все белые, с чистой шерстью, с идеальной мягкой густой гривой, в которой не найти не то, что колтунов, в ней просто нет ни одного узелка, как будто кто-то каждый день по нескольку раз расчесывает эти волосы гребнем с самыми мелкими и частыми зубьями. Морды у единорогов одинаковые, неотличимые одна от другой, у всех одни и те же ярко-розовые глаза, этот цвет как будто выбрал художник, который рисовал очень редкий безумно красивый закат, и почему-то решил, что будет лучше его еще приукрасить, взяв не самую подходящую краску, а такую, чтобы каждый проходя мимо картины, сразу невольно обращал внимание на эти розовые разводы, чтобы даже одноглазый калека, для которого, что зеленый, что красный – одно, не имел никакой возможности усомниться, что на этой картине небо приобрело неповторимый, никем невиданный раньше окрас. Я это все так описываю, потому что сейчас, когда мне выпала возможность заняться настоящим созерцанием этих зверей, я заметил, что в этих глазах необычен не только цвет. В них, наверное, можно смотреть часами, все переживания и душевные метания при этом занятии исчезают, будто их и не было, пропадает всякое напряжение, не чувствуется ни восхищения, ни ощущения переполняющего счастья. Это нечто полностью уникальное, ошибкой будет сравнивать это с успокоением при наблюдении за костром или текущей рекой, скорее это чувство похоже на то, что приходит, когда после долгого насыщенного дня наконец-то ложишься в мягкую постель с чистым бельем, когда единственная мысль – это радость человека, который целый день хотел спать и наконец исполнил своё желание. Наверное, это в какой-то мере опасно тем, что действительно завораживает, но, продолжая аналогию со сном, когда я решил отвести взгляд, я не был тем, кого неожиданно разбудили, или соней, очнувшимся после обеда и заставляющем себя перестать валяться, чтобы встать на ноги и начать новый день. Нет, когда я захотел посмотреть в сторону, я был подобен счастливчику, которому повезло открыть глаза именно тогда, когда его существо получило ровно столько отдыха, сколько ему надобно, ни секундой больше, и не секундой меньше.