После работы Лиза и Костик вместе пошли по улице. На Костике странно оттопыривалась куртка. Лиза потрогала его карман.

– Ты взял домой медную голову орла?

Он смешно кивнул.

– Да. Я вот такой дурак, мне не расстаться с ней, хочу и дома поразглядывать.

ХОЛОДИЛЬНИК

В воскресенье Лиза вызвалась дежурить с Костиком в музее. Весь день покой и расслабуха. Посетителей нет. Работать по практике не хотелось.

Поначалу Лиза пыталась делать уборку, но Костик ей мешал.

– Самое трешевое место в музее – холодильник.

– А то. Там самые ужасные экспонаты! – отвечает Лизе Костик.

Холодильник стоял в кабинете Капы. И был набит старыми съедками. Окаменевший кусок сыра, плесневелый хлеб, огрызок лимона, надкусанный кусочек торта. Острый запах подгнившего чеснока. Сразу вспомнился недавний разговор с Комиссаровым.

– В холодильнике у вас что, иприт хранится? Давай я выкину всё протухшее на помойку?

Костик не разрешал:

– Не трогай, они съедят.

– Кто они? На моей памяти Капитолина не подавала это на стол.

– Кто-нибудь да съест, не трогай. Ты выкинешь, а вдруг кому-то нужно?

– Но ведь у вас музей! Культурное место. А такая плесень…

– Так холодильник бытовое место, не музейное.

– И, правда, какая разница Тургеневу, что за гадость лежит в холодильнике на первом этаже, если сам Тургенев присутствует на втором, – фыркнула Лиза и ушла лежать.

«После музыки Тургенев часто пил чай у меня». Из воспоминаний Панаевой А. Я., – написано под портретом писателя, который висит над Лизиным диванчиком, на котором она задремала.

Через час Костик встал размяться из-за компьютера:

– Сегодня выходной. Давай немного рябиновой настойки тяпнем? Там, в холодильнике есть недопитая.

– О! В самый раз. Я вся замёрзла. Пошли поищем.

– Не боишься опьянеть? Она на водке, – потирал руки Костик.

– Не. На практике надо попробовать всё, что только можно!

Набрав закусок – хлеба, огурцов, Лиза и Костик опять пошли наверх.

Лиза завалилась в ватнике на диванчик, обнимая лису.

Рядом с диванчиком стоял ломберный столик под зелёным сукном. На нём лежали Лизины папки. А ещё там лежала газета Герцена и Огарёва «Колокол» за 1866 год.

Кутаясь в ватник и закусывая водку коркой хлеба, Лиза улыбалась Костику.

– Национальное спасение от холода – ватник и водка. Их можно совмещать. А можно применять по отдельности.

– Лежать в ватнике на изящном диване девятнадцатого века – изысканное удовольствие. Тепло и исторично, – Костик блаженно потягивал настойку, глядя на Лизу. – Вроде ты и быдло, а вроде – часть интеллигенции. В одной руке журнал «Колокол», в другой – рюмашка. В музее можно совмещать несовместимое. Дворянские вещицы и вещи тех, кто расстреливал дворян в семнадцатом году. Всё рядом, под одним стеклом.

Лиза сразу разомлела от настойки и сомкнула глаза.

Над изголовьем Лизиного диванчика нависали строгие портреты «наших всё».

Пушкин и Достоевский косились на лису и гербарную папку, как бы намекая на бессмысленность Лизиного существования, и она, устыдившись, притворялась спящей.

С непривычки мешали часы. Их в музее много. Все рабочие. Висят по стенам. Одни тикают быстрее. Другие медленнее. Но бьют всегда одновременно. И эта минута боя сводит с ума.

Лиза очнулась от боя часов. Но папки открывать так и не стала.

Взяла со столика архивный номер газеты «Колокол» Герцена и Огарёва.

– «…речь наша подкосилась чёрной вестью из Иркутска, Серно-Соловьёвич умер 5 Марта… Эти убийцы не дают промахов! Благороднейший, чистейший, честнейший Серно-Соловьевич – и его убили… Укоряющая тень Серно-Соловьевича прошла мимо нас печальным протестом…».

– Кто такой Серно-Соловьёвич? Кость, чего они о нём переживают?

– Ты же не любишь историю. Это не ботаника, какая тебе разница?

– Капитолина Ивановна тебя ко мне приставила, чтобы ты мной занимался…

Лиза и лиса пристально смотрели на спину Костика. И он уже знал, что в отличие от портретов классиков, они не отстанут, потому что хотят поговорить.

Костик, вздохнув, повернулся к Лизе и лисе:

– Серно-Соловьёвич – диссидент. Пересылал свои пасквили Герцену в Лондон. Публиковался в «Колоколе» анонимно. Организовал тайное общество, пытался поднять в России крестьянское восстание. Предлагал продать Аляску американцам.

– Зачем он хотел продать Аляску? Он тоже служил Госдепу?

– Нет, он просто хотел поделить выручку между крестьянами. Хотя, кто его знает.

– И что с ним стало?

– Сослали в Сибирь на вечное поселение. Но он и там умудрился гадить Родине – готовил восстание ссыльных поляков.

– Вот же гадина! – возмутилась Лиза, отхлёбнув из рюмки.

– Кстати, у нас на кладбище похоронен его оппонент по поводу Аляски. Сергей Александрович Костливцев. «Добрый начальник» в «Губернских очерках» Салтыкова-Щедрина. Дальше Костливцев служил в министерстве финансов. Инспектировал Русскую Америку. И находил её продажу невыгодной…

– Выходит, он боролся с Госдепом? А почему Екатерина его не послушалась?

– Какая Екатерина?

– Кажется, вторая, – напряглась Лиза.

– Когда продавали Аляску, Россией правил её правнук – Александр II.

– Но ведь Расторгует поёт в «Не валяй дурака, Америка»: «Екатерина, ты была не права», – уверенно сказала Лиза.

Костик хмыкнул:

– «Отдавай-ка землицу Алясочку, отдавай-ка родимую взад…». Эх, и как они эти песни пишут… В принципе, не важно, кто продал. Расторгуев боль народную выразил.

Сонная Лиза посматривала на настенные часы:

– Нам не пора закрываться?

– Вообще-то пора.

Костик выключил компьютер и неторопливо собирал свои бумажки.

Лиза тем временем терзала патефон в зале советского быта. Она взяла в руки маленькую чёрную пластинку. Читая вслух:

– Сделано в Ленинграде, фабрика артели «Минерал». Исполняет джаз-оркестр под управлением Н. Минх. Танго «Сумерки»…

Лиза поставила пластинку на патефон. Покрутила ручку, навела иглу. Зазвучала хриплая музыка. Обняв плешивую лису, Лиза пустилась танцевать, поглядывая на себя в большое зеркало-псише.

Вошедший с ключами Костик, прервал её танец.

– Ну пошли, танцовщица. Завтра продолжишь. Не забудь ватник снять. И валенки.

Уже закрывали двери, когда ворвалась какая-то женщина и сказала:

– Я принесла вам деньги!

Лиза с Костиком аж присели от радости. Подумав, что выходной прошёл не зря. И пододвинули поближе картонный домик для пожертвований.

И тут посетительница достала пятак тысяча восемьсот шестидесятого года.

– Вот! Почистите его, и будет вам прекрасный экспонат!

– Спасибо, – Костик положил монету под стекло. И улыбнулся Лизе. – А ты что думала? В музей только такие деньги и приносят.

ПОРТРЕТ КРЕСТЬЯНИНА КРЮКОВА

Понедельник. Опять звонит колокольчик над дверью, опять посетители.

Кого они видят первым? Нет, не Костика. И не Капитолину.

Всяк входящего в краеведческий музей встречает портрет крестьянина Крюкова в золочёной раме.

Дебелый мужчина в папахе смотрит смелым и открытым взглядом. Как бы напоминая, что все здоровые силы народа собрались здесь, в музее.

– Кто это? – спросила Лиза ещё в первый день знакомства с музеем.

– Это крестьянин Крюков с Вологодчины, – пояснил Костик.

– А почему он в папахе? Он что, казак?

– Папахи носили не только казаки.

– Зачем крестьянину портрет? – недоумевала Лиза.

– Он был призван воевать в Первую мировую. Получил Георгия. Портрет рисовали прямо на фронте. Не удивляйся. Тогда была такая компания: художники ездили на передовую – запечатлеть героев. В тридцатые годы потомки Крюкова переехали в Павловск. Орден на портрете они при большевиках закрасили, галуны и кокарду на папахе – тоже. Скрывали принадлежность деда к царской армии.