В доме пахло свежей выпечкой. Мария стояла у плиты и пекла коржи для торта, готовясь к завтрашнему шестилетию сына.

Когда раздался звонок в дверь, женщина нервно поправила прядь рыжих волос. От плиты отойти она не могла, ведь уже пора было доставать из духовки коржи.

— Сережа, открой дверь! — крикнула она сыну.

Он, вскочив с пола гостиной, где играл в солдатиков, помчался к двери.

Все дома в коттеджном посёлке, где они жили, принадлежали Канцелярии и находились под ее охраной. Неудивительно, что все жители на неё работали.

Сережа подбежал к двери, и, чуть ли, не повиснув на тугой ручке, опустил ее. На пороге стоял немолодой мужчина, его черные, длинные, с редкой проседью волосы слабо подрагивали на ветру. Опрятное темное пальто, сшитое портным идеально по фигуре, лишь подчеркивало его статус. В правой руке он держал трость с Т-образной рукояткой.

— Здравствуйте, — сказал Сережа.

— Здравствуйте, — поздоровалась Мария, уже показавшаяся из кухни.

Женщина подошла к сыну и, положив ему одну руку на плечо, второй погладила по непослушным черным волосам.

Гость галантно улыбнулся и произнес:

— Добрый день, меня зовут Герхард. Ваш муж, Николай, выставлял часы на продажу, ведь так?

Мария подняла от удивления брови, затем сказала сыну:

— Серёженька, иди, пожалуйста, к себе в комнату.

Он не спеша ушел, периодически оборачиваясь в сторону гостя, поднялся на второй этаж и прислушался — ему очень не нравился визитер, от него веяло холодом. Сережа ничего не мог разобрать из разговора, но наконец любопытство взяло верх. Он осторожно спустился по ступенькам, чтобы ни одна не скрипнула. На цыпочках дошел до гостиной и выглянул из-за угла.

— Итак, Мария, объясните, почему вы отказываетесь продавать мне их? — спросил Герхард, указывая рукояткой трости на старые часы с маятником, висящие на стене.

Сережа никогда не видел, чтобы эти часы работали, их стрелки застыли на без одной минуты двенадцати.

— Они не продаются, — ответила Мария, и вновь поправила непослушную прядь волос.

Сережа очень сильно удивился, когда его мама, держа руки за спиной, незаметно достала из рукава домашнего платья кухонный нож.

— А Ваш муж считал наоборот, и даже выставил их на продажу, — парировал гость.

— Этого не может быть, — отрицательно покачала головой женщина.

— Значит, вы отказываетесь?

— Да.

Гость недовольно скривился, как будто съел лимон, и, будто зачитав приговор, произнес:

— Эх, жаль, а я хотел по-хорошему…

Он не договорил. Мария метнула нож, но цели тот не достиг — остановился в полуметре от гостя, будто увязнув в желе, и упал на пол.

— Девочка, неужели ты, работая в Канцелярии, не узнала меня? Мое имя Герхард-Йозеф Айварский. Мою мать вы знаете под именем Гертруда Айварская, в девичестве Шеффер, также прозванная Канцелярией Гессенской Ведьмой.

Мария побледнела. Сказанные слова, казалось, добили ее словно вынесенный судьей вердикт.

Герхард прищурился, отчего в уголках его глаз образовались морщинки, взял трость за ствол, и взмахнул будто магическим посохом. Из рукоятки трости брызнул черный как смоль туман, и полетел в женщину со скоростью молнии. Своей цели заклинание не достигло — остановившись в нескольких сантиметрах, оно осыпалось на пол, тут же исчезнув.

Гость снова недовольно скривил лицо и сделал несколько шагов по комнате. Он чувствовал свое превосходство, от мужчины веяло уверенностью и силой. Наконец он прервал молчание, проговорив тихим спокойным голосом:

— Знаете, Мария, я не думал, что вы так преданы Канцелярии.

— Скоро сюда приедет охрана, и ты сдохнешь, как и подобает ублюдку! — с ненавистью в голосе ответила женщина.

Герхард смахнул незаметные ворсинки с лацкана своего пальто и сказал несколько слов на непонятном языке. Неожиданно часы, за которыми пришел гость, начали свой ход вперед. Женщина в ужасе посмотрела на них, и молодое красивое лицо исказила злоба. Когда минутная и часовая стрелки пересекли отметку двенадцати часов, часы зазвонили.

Мария старела на глазах, на ее лбу появилась морщинка, затем вторая, а потом они поползли одна за другой. Мария попыталась подбежать к Герхарду, но тот исчез, мгновенно появившись в другом углу гостиной. Женщина вновь побежала к нему, но от бессилия скоро перешла на шаг, тяжело дыша.

Она уже выглядела не молодой двадцати семи летней женщиной, а настоящей семидесятилетней старухой. Молодая и гладкая кожа покрылась морщинами и старческими пятнами. Красивые огненно-рыжие волосы, уложенные в пышный хвост, теперь свисали седыми сосульками. Серо-голубые глаза, раньше светившиеся любовью и энергией, стали тускло-серыми, утратив огонь жизни.

— Мама! — крикнул Сережа, выскочив из укрытия.

Мария улыбнулась сыну и рухнула на пол, схватившись за сердце, ее глаза окончательно потухли. Мальчик подбежал к маме и, заплакав, стал тормошить ее за рукав. Женщина лежала, не двигаясь, и с легкой улыбкой смотрела куда-то в сторону.

Сережа не верил в происходящее — самый дорогой ему человек, тот, кто о нем заботился и любил его, теперь умирал на глазах. Больше всего Сережу мучило, что он ничего не мог сделать. Мальчик схватил маму за запястье и прижал к себе.

Когда он притронулся к кисти своей мамы — оголенной, костлявой, обтянутой сухой кожей, то почувствовал резкую, невероятно сильную головную боль. Мальчику показалось, что голова сейчас взорвется, он обхватил ее обеими руками, хотел закричать, но из горла не вырвалось ни звука. Все сознание поглотила сжигающая изнутри боль. Она распространялась по всему телу и, когда дошла до области груди, мальчик, не в силах сопротивляться, потерял сознание.

***

К коттеджу подъехали три грузовых фургона разных цветов.

Боковые двери синхронно отъехали в стороны, и из машин выбежали одетые в черную униформу люди. Головы защищали шлемы, каждый держал в руках штурмовую винтовку со складным прикладом. Шедшие первыми бойцы прикрывались специальными щитами — покрытые странной чешуей, они поблескивали зеленоватым цветом. Вместо винтовок в руках щитоносцев были пистолеты.

Вышедшие из фургонов тут же разделились на три группы, две из них ушли за здание к черному входу, третья подошла к парадному.

— Мы заходим! — передал по рации сержант, стоявший у парадного входа.

Он осторожно нажал ручку вниз, язычок замка бесшумно отъехал в сторону, и отряд из семи бойцов вошел в помещение. Пройдя по коридору, они вошли в большую, хорошо освещенную дневным светом, гостиную. Было сразу заметно, что в ней недавно прошел магический бой, еще чувствовался этот запах магии, напоминающий аромат шафрана, часто именно по нему находили магов.

На полу лежала старуха, она смотрела с легкой улыбкой на шестилетнего мальчика, лежащего рядом. Сержант удивился — волосы у ребенка были абсолютно белыми, словно у седого старика.

Боец осторожно подошел к мальчику и рукой в перчатке, поблескивающей таким же, как и щит, зеленоватым цветом, приподнял веко. Зрачка не было видно, глаза ребенка были абсолютно белыми. Сначала ему даже показалось, что мальчик мертв, но ребенок дышал.

— Мелкий жив, но поражен заклинанием, — передал по рации.

— Второй этаж чист, — послышался голос в наушнике.

— Подвал чист, — вторил ему другой голос.

Когда все группы отчитались об отсутствии угрозы, в дом вошел высокий пожилой мужчина в длинной рясе священника. На шее у него висел большой золотой крест, а руки перебирали четки красного цвета.

Мужчина подошел к мертвой женщине и рукой в такой же перчатке, что была у сержанта, погладил ей щеку. Закрыв глаза, он коротко прочитал молитву над телом и перекрестил его. Подойдя к мальчику, священник осмотрел ребенка и поразившись, приказал одному из бойцов:

— Возьми его и вези в Обитель.

Потерев правую мочку уха, мужчина тихо, так, чтобы его никто не слышал, прошептал: “Эх, если бы Коля был жив, этого бы не случилось…”