— Не нервничайте, я не имел виду, что их каюты находятся в точности под нашими. Возможно, что они в другом углу.
— Слабое утешение. Зачем они здесь, как вы думаете?
— Физикам они наплели, что прилетели взглянуть на НЛО.
Конечно, я был убежден, что до НЛО им нет никакого дела, что главная их цель совпадает с нашей, но мне не хотелось, чтобы Гроссман разделил мое убеждение раньше времени.
— У меня дурные предчувствия, — заявил он. — Как бы то ни было, Фиш не должен сюда приезжать. Надо сообщить ему, чтобы он назначил встречу где-нибудь в другом месте, и пусть это место находится поближе к его роботам.
— Иначе говоря, вы считаете, что они охотятся за роботами?
— А вы верите в совпадения? Сначала они заявляются в «Деметру», теперь прилетают сюда. Признайтесь, что когда вы ходили наниматься к Борисовой, вы о чем-то ей проболтались.
Сказать, что тогда, на Лагуне, я ему солгал? Что Изида годится в клиенты только психиатрам? Нет, время для признаний либо уже прошло, либо еще не наступило. Признаваться мы будем все одновременно: когда последний робот будет найден, Шеф устроит вечер покаяний, он любит такого сорта представленья.
— Изида тут не при чем, — сказал я, — мне кажется, что, на самом деле, командует ими Гретта.
— Вы что-то о ней знаете?
— В данный момент — еще меньше, чем тогда, когда познакомился с ней на пути к Лагуне. Она представилась мне как журналист, но я выяснил, что это ложь, — она такой же журналист, как и я. Вы даете гарантию, что ваш босс Чандлер не послал кого-нибудь, в частности, Гретту Вайнберг, чтобы проконтролировать нас с вами?
— Это исключено, — ответил он убежденно. — Чандлер не сделал бы ничего подобного.
— Можно подумать, я спросил вас о сыне… Ладно, пойду, присмотрюсь ко второму этажу.
— Идите, но будьте осторожны.
В его голосе слышалось искреннее беспокойство. Прибытие конкурентов нас сплотило.
Встреча сторон состоялась за ланчем, в 11.48 местного времени, в присутствии двенадцати инженеров, семь из которых не спускали глаз с Гретты, трое — с Изиды, одиннадцатый, молодой, пялился на Брайта, двенадцатый — на одиннадцатого. Все двенадцать инженеров увидели во мне врага, ибо, подходя к столу гостей, я раскрыл объятия оптового покупателя. Лишь обеденный стол верно понял мой жест и сделал ставку на те четыре болта, которыми его привинтили к полу.(1)
Эхо моей поступи нарушило ход лучей в радиотелескопе: ecce homo sui juris (расшифровали спустя неделю).
Изида действительно не ожидала меня увидеть. Бумажный стакан замер у ее губ, по поверхности кока-колы бежала рябь, обнаружившая себя волнообразными искажениями в отражении изидиного носа. Гретта, быстро дожевав стрелку лука, сыграла на опережение:
— Снова станете говорить, что оказались здесь из-за меня?
С Брайтом было сложнее — он актер, а о чем думает актер, говоря тебе «принесла нелегкая», догадаться не реально. Кто знает, может, в глубине души, он с нетерпением ждал моего появления?
— Местная научная общественность взбудоражена, — сказал я, — для ваших шляпок (я обращался к дамам) уже приготовлено место на доске почетных трофеев.
— Олли нас защитит. — Гретта нежно взглянула на Брайта. От этого взгляда у восьмерых инженеров пропал аппетит, один, напротив, вздохнул с облегчением.
— А вас, Брайт, посмей вы вмешаться, привяжут без скафандра к муравейнику. Самая страшная смерть в этих краях.
— Вижу здесь только одного муравья, — злобно отчеканил он.
— Господа, не ссорьтесь, — попросила Изида жалостливым голосом.
Я обещал больше не наезжать и спросил, каким ветром их сюда занесло. Разумеется, им всем давно хотелось взглянуть на крупнейший в галактике планетарный радиотелескоп. Говорят, он способен обнаружить сапиенскую тарелку за миллион парсеков, причем, не обязательно, чтобы все эти парсеки приходились на наши три измерения. Расписав достоинства телескопа, они стали звать меня с собой за компанию. Гретта усердствовала больше всех. Хочет выманить с базы или проверяет насколько существенно для меня находиться «здесь и сейчас»?
От телескопа я отказался, обозвав здешних астрономов шарлатанами. Ну что ж, они пойдут без меня, кому передать привет? Никому, сам передам, будет надо.
Посоветовав не брать на десерт пирожки с вишней, я отправился, по ответному совету Брайта, «искать муравейник». Спустя час или больше, будучи уже полностью уверенным, что уфологи раскачивают в этот момент какую-нибудь антенну (все туристы делают это в первую очередь), я вдруг узнаю, что Гретта неожиданно подвернула не то ногу, не то голову, и они никуда не пошли. Наверное, во всем жилом секторе я был последним, до кого дошел слух о ее болезни.
— Это просто эпидемия! — всплеснул руками Гроссман. — Я еще не успел досимулировать свою космическую болезнь, как заболевает эта девица. Так, пожалуй, нам перестанут верить.
— За это не бойтесь, мы живем в гуманный век. А, в общем, вы правы, симуляция стала бичом судопроизводства.
— Судопроизводство меня волнует меньше всего, — угрюмо возразил он.
И совсем неожиданным был звонок от Изиды. Полунамеками она давала понять мне, что неплохо было бы навестить больную. Дескать, Гретте неловко звонить мне, и девушка ни о чем таком Изиду не просила, но на то она и владычица слов, чтобы понимать все без них.
К Греттиной каюте тянулась вереница свободных от смены шахтеров, кто-то нес коробку конфет, кто-то апельсины, кто-то цветы, сорванные вопреки запрету в местной оранжерее. Шахтеры во весь голос клеймили физиков, которые «ни себе, ни людям».
Дождавшись своей очереди (как я избежал драки — разговор отдельный), я вошел к ней в каюту. Укрытая светло-голубым покрывалом, Гретта, вытянувшись, лежала на кровати. Знакомый спец из Отдела Информационной Безопасности как-то сказал, что «нет ничего захватывающей, чем дешифровка шелковых складок, модулированных линиями тела». Шифровальщики любят выражаться витиевато.
— Это опять вы! — бархатистые ресницы затрепетали, как крылья мотылька, опасно приблизившегося к свече, глаза — черно-серо-белые мишени моего взора — закатились так, что хоть иди за стамеской, которой, кстати, я однажды вылечил одну механическую куклу, игравшую с моей племянницей в «красавицу и офтальмолога» на интерес, обернувшийся для куклы западением глазного яблока.
— Где болит, показывайте.
У нее болело все, включая совесть. Физики были так любезны, согласившись устроить для них экскурсию, а она всех подвела — и физиков и друзей. Приходил доктор, нашел, что у нее растяжение. И зачем ей только взбрело в голову прыгать чрез два пролета, слабая гравитация не помешала ей угодить ступней между стоек лестничных перил.
Она опустила глаза. Чтобы увидеть кончики пальцев на ногах, ей нужно было положить под голову еще одну подушку. Так я ей и сказал.
— Ах, это комплимент! — догадалась она прежде, чем я пустился в объяснения, касающиеся топографии складок и выпуклостей на ее покрывале, в которых, как опытный топограф и диагност, я разобрался без труда.
Откинув покрывало, она поднялась и опустила ноги на пол. Честно говоря, я надеялся на большее — в смысле, на меньшее, — если говорить об одежде. Черное трико, разделенное на две части загорелой полоской живота с @-образным пупком, позволило мне сверить воображаемое с действительным, утвердив преимущество за последним, и вызвав легкую ностальгию по первому.
— Почти прошла, — она ступила на «больную» ногу. Чтобы не перепутать, которая из ног больная, левая щиколотка была забинтована. Отстранив меня, она сделала два шага, ойкнула и вернулась на койку.
— Дайте мне… там, на столике…
Ее указательный палец почему-то трясся — так, словно она хотела вытрясти из него позабытые названия предметов. На столике у изголовья лежали кучкой бинты, мазь, бутылочка с каким-то маслом и обезболивающий спрей. Я сгреб все это и дал ей в руки. Сидя на кровати, Гретта наклонилась и подергала бинт на ноге.
