— Если что, звоните, — сказали они жителям, обеспокоенным присутствием чужака.

После ухода полицейских я подслушал короткий диалог:

— Зачем он к нам поднялся, если теперь разрешено где угодно?

— Боится, что унесет.

— Как это?

— Один такой уснул на тротуаре возле Траверса, а проснулся у муниципалитета.

— Крепко спал, должно быть.

Потом я уточнил, что Траверс (чем бы это ни было) находится в пятнадцати километрах от муниципалитета, расположенного под самым колпаком в центре Ундина-Сити.

До шести ноль-ноль я смотрел местные новости — изображение подавалось на внутреннюю поверхность забрала. Между изображением и краем забрала оставалась щель, которой хватало, чтобы следить за обстановкой. В шесть пятнадцать пришла Мария Стахова. Выждав десять минут, я позвонил. Под конец разговора, продолжавшегося минуты три-четыре, я был вынужден включить принудительное охлаждение шлема — от беззастенчивого вранья у меня горели щеки и уши.

Я репортер, говорил я, работаю в журнале «Сектор Фаониссимо», жалко, что вы не слышали, занимаюсь журналистскими расследованиями, знаю о вашей трагедии, есть сведения, что ваш муж невиновен, необходимо поговорить лично, если можно, то сейчас.

— Вы где?

Недалеко от вашего дома, то есть блока, могу подъехать через пять… пятнадцать минут, но — как скажете, подожду, если надо.

— Хорошо, пусть через пятнадцать. Дорогу найдете?

Найду, конечно, то есть постараюсь.

Она обещала впустить.

Я спустился на улицу, обошел вокруг блока, в конце размышляя, куда деть еще четыре минуты. К счастью, отыскивая розовый коридор, я немного заблудился, поэтому позвонил в дверь с номером 5443 с вполне приемлемым опозданием в пять минут.

Не задерживаясь на лице, ее взгляд упал на мой костюм. Я подал визитную карточку и представился.

— Старомодно, но приятно, — сказала она, принимая карточку и не сводя глаз с уникумского дисплея, на котором по-прежнему светилось «Разбудить в 6:25».

— Боялся проехать вашу станцию, — оправдался я и загасил дисплей.

Миловидная женщина невысокого роста. Усталое лицо с умными, серыми глазами. Почему они улыбнулись?

Я начал мысленно вычислять, насколько правдоподобно я оправдался.

— Присядете?

— С удовольствием.

Просторная комната была с избытком заполнена мебелью. Я не сразу сообразил, что половина мебели — из комнаты мужа. Четвертую комнату после его смерти пришлось освободить. Загадка из серии «Чего здесь не хватает?». Если чего-то не хватает, то, возможно, муж жив, он заходил и забрал. Одежда? Да нет, глупо. Больше года прошло.

— Извините за беспорядок. Садитесь сюда. — Она указала на надувной диван, дешевый и, как говорится, функциональный.

Села после меня, на диван с гобеленовыми подушками у противоположной стены. Я вторично извинился за вторжение.

— Вы живете на Фаоне, — сказала Стахова, разглядывая визитную карточку. — Это далеко от нас. Почему вы заинтересовались «Телемаком»? У нас о нем уже забыли.

— Помню, кто-то предложил измерять расстояние между населенными мирами в информационных годах. Имелось в виду время, необходимое, чтобы новость, ставшая сенсацией на одной планете, заинтересовала жителей другой планеты. Или время распространения моды на что-либо. Наверное, между Ундиной и Фаоном приблизительно один информационный год.

— Применительно к «Телемаку», звучит жестоко.

Я согласился. Мы поговорили о детях.

— Оба учатся. Всё, можно сказать, нормально, — говорила она тихим, задумчивым голосом. — Старший готовится поступать в специализированный лицей.

— Какой?

— Биологический.

Она включила экран интеркома.

— Занимаешься?

Глазастый подросток в спешке задвигал игровой нейрошлем за стопку книг.

— Да, мам. А там кто у тебя?

Мол, ты тоже что-то скрываешь.

— Журналист. Он будет писать о папе.

Вот влип. Я о себе-то пишу с ошибками.

— Хорошо, я потом зайду и проверю, — сказал она и виновато посмотрела в мою сторону.

— Да-да, — покивал я, — я скоро ухожу.

— Да я не гоню. Вы где остановились? — И снова оглядев скафандр, сама же ответила: — Нигде, наверное…

— Вот в нем, — похлопал я по скафандру. — Удобная штука.

— Для путешествий. На Ундине ими пользуются те, кому приходится много ездить по планете. С жильем у нас, как вы уже, наверное, поняли, есть определенные трудности.

— Но вряд ли они вызваны недостатком места, — подхватил я. — Почему вы до сих пор ютитесь под куполами?

— Принцип экологической сегрегации. Мы хотим не только защитить себя от чужой природы, но чужую природу — от себя. Поэтому до некоторых пор решили разграничить местную биосферу и занесенную человеком.

Я возразил:

— Купола практически открыты. Я хочу сказать, они не герметичны. Какой тогда в них смысл?

— В них давление выше, чем в открытой атмосфере. После фильтрации и антисептической обработки атмосферный воздух под давлением закачивается под купол. Потом он, конечно, выходит, но насосы работают непрерывно, поэтому неочищенный воздух в город не попадает.

— Однако некоторые жители все же рискуют жить на природе.

— Рискуют? — возмутилась она. — Пожалуй, это Унидина рискует. Человеческого нашествия не пережила ни одна планета.

— Вы сгущаете краски. Фаон, например, чувствует себя прекрасно.

— Потому что он под заморозкой!

Она была довольна своим ответом.

— Да, на нем действительно прохладно… Скажите, с тех пор как закончилось расследование, вас кто-нибудь навещал?

— Конечно. Друзья мужа, коллеги. Сейчас, правда, реже. И мои друзья, разумеется.

— Вы не дадите мне их имена?

— Зачем они вам?

— Хочу расспросить их о вашем муже.

— Я сама могу рассказать вам все, что хотите, — проговорила она с легким негодованием. — Зачем беспокоить людей?

— Никакого беспокойства я им не доставлю. Все же, если вам не трудно…

Смягчившись, Стахова назвала несколько имен. Последней вспомнила Луизу Кастен.

— А незнакомые вам люди заходили? Кто-нибудь интересовался, скажем, вещами вашего мужа?

— Что?! — удивилась она. — То есть как вещами?

— Например, вам могли сказать, что у Тимофея Стахова остались какие-то документы или записи научных исследований, которые предназначались третьему лицу. Вас могли попросить вернуть эти записи. Не было ничего такого?

— Нет, — она помотала головой. — Об этом никто не спрашивал… А, я догадалась! — На ее лице появилась какая-то ненормальная, хитрая улыбка. — Вы об этом заговорили, чтобы меня подготовить. Теперь вы захотите просмотреть его файлы.

Я стал отнекиваться, она не верила.

— Вы солгали! — Ее голос едва не срывался на крик. — Вы подозреваете Тимофея в том, что это он… он…

На ее бледных щеках проступили пятна.

Я срочно перевел стрелки на Кастена.

— Убийцей был Жорж Кастен. Это не вызывает сомнений. Я, честно говоря, был немного шокирован, когда услышал, что вы продолжаете общаться с Луизой Кастен. Вы не чувствуете себя врагами?

Стахова на несколько мгновений впала в ступор. Когда она снова подняла на меня глаза, мне показалось, что в эти мгновения она побывала в иной реальности, глаза приобрели иное выражение — в них возникло отчуждение — отчуждение человека, обладающего истиной, но не способного ее доказать.

— Кастен не убийца, — выдавила она, нервно сжимая пальцы.

Мне показалось, я понял ее состояние.

— Вы правы, — сказал я как можно мягче. — В юриспруденции метод исключения не работает. Пускай твердо доказано, что из пятерых подозреваемых трое имеют стопроцентное алиби, никто не имеете права объявить преступником кого-то из оставшихся двоих…

— Троих! — выкрикнула она, запутав меня вконец.

— Как троих?! А кто был третьим?

— Убийца, — сказала она упрямо.

Во всем этом было что-то ненормальное.

— Но кто он? — я по-прежнему пытался нащупать какую-нибудь логику.

— Кто угодно, хоть инопланетянин… Что это вы вздрогнули?