— Я не… Я не знаю, что сказать, Мама Медведица. Ты в этом уверена? —

голос Джареда звучит недоверчиво, и я понимаю его. Мы не сталкивались с тем, что все хорошо, потому что так и должно быть, а только — «слишком хорошо, чтобы быть правдой».

Я прислоняюсь лицом к груди Кэннона и вдыхаю присущий любящему меня мужчине насыщенный запах хлопка и мускуса, позволяя ему медленно наполнять мою душу. Когда он достигает моего сердца и заполняет его, а Кэннон, понимая и поддерживая, крепко обнимает меня и зарывается лицом в мои волосы, я отвечаю.

— Я уверена в этом больше, чем в чем бы то ни было, — выходит у меня каким-то романтическим шепотом.

— Спасибо, Лиззи, честно. Черт возьми, девочка, спасибо тебе. Я отдам тебе деньги, — вопит Джаред.

— Нет, не стоит. Мое вознаграждение — два десятилетия душевного здоровья, и все благодаря вам. А что касается денег: я никогда не нуждалась в них, и это не изменилось. Просто, может, заскочите на Рождество, суперзвезды? — теперь я действительно заливаюсь слезами, больше никакого смеха.

— Что ж, поговорим о твоем здравомыслии, Лиз. Передай-ка трубку Ромео фон Свистящие Штанишки, — доносится настойчивая просьба Ретта, которую Кэннон слышит и уже протягивает руку.

Было бы большим приуменьшением сказать, что я озадачена.

— Алло? Привет, Ретт. Как дела? — любезно начинает Кэннон. — Я понимаю, я бы спросил то же самое. Больше жизни. Да, да, да, несомненно. Скоро. Ты же знаешь, какая она упрямая.

Я предполагаю, Ретт закидывает его вопросами или дает нравоучения, потому что долгое время Кэннон молчит, проводя рукой по своим волосам, затем смеется, а потом очень крепко прижимает к себе.

— Пока я дышу, с каждым вздохом. Абсолютно. Я даже позволю тебе связать мне руки за спиной, — он смеется. — Спасибо, чувак, конечно.

Он возвращает мне телефон с целомудренным поцелуем в губы, подмигивает, а затем покидает комнату.

— Алло? — тихо произношу я.

— Отлично, Лиз, ты в надежных руках. Позволь ему любить тебя и люби его в ответ. Каждый день. Изо всех сил. И держи комнату для гостей подготовленной, когда мне понадобится мой самый лучший друг.

— Эй, Ретт, отлично сказано, не мой когда-либо лучший друг. Но, у меня есть, что добавить, единоличник. Чур, я первый, когда у нас появятся племянницы мини-копии Лиз, — произносит мой милый Джаред.

— Заметано. Ты соображаешь на лету, чувак. Мы поработаем над этим, — Ретт заливается смехом, наполненным горько-сладким прощанием.

В своей жизни вы можете иметь пять, возможно, если Бог считает вас супер особенным, десять людей, которых вы называете «семьей». Сейчас у меня на линии двое самых лучших для меня людей, и я люблю их, как поля любят дождь, как птицы любят крошечные веточки, а туристы, живущие в палатках, любят завтраки (потому что, давайте посмотрим правде в лицо, вы знаете, насколько они вкуснее на свежем воздухе).

И когда же это я успела ощутить все прелести кэмпинга, которому пою дифирамбы?

— Я так сильно люблю вас, мальчики. Если я буду нужна вам, в любое время, по любой причине, я на расстоянии одного звонка. Ступайте и тоже будьте счастливы. У Брюса ключи от гаража и автобуса. У меня свидетельство о праве собственности. А у вас — все остальное, что вам необходимо, скрытое внутри вас обоих. Позвольте и другим людям тоже это увидеть, слишком долгое время я была эгоистичной.

Надеюсь, они поняли мое бормотание сквозь шмыгающий нос.

— Люблю тебя, Мама Медведица, до скорого.

— Я люблю тебя, Лиз, — Ретт несдержанно хлюпает носом. — Навечно. Любая женщина, о которой я подумаю дважды, будет проходить проверку на соответствие. Тебе.

Всхлип.

— Пока, мальчики.

На следующий день произошло сразу две вещи.

Первая и просто восхитительная, — я просыпаюсь от тихого постукивания дождя снаружи и Кэннона внутри меня. Никаких слов, никакой музыки, только наши рты, занимающиеся любовью, и наши тела, с благоговением делающие то же самое.

Его руки пробегают по каждой части моего тела. Лоб, локти, пупок, две впадинки прямо над моей попой, как же без моей попы, лопатки — ни одна частичка моей кожи не осталась без физического подтверждения о том, что она обожаема и любима.

 А затем с низким урчанием он лениво шепчет мне в самое ухо.

— Когда я нахожусь внутри тебя, ты можешь вспомнить хоть что-то, случившееся до того, как мы обрели друг друга?

Безоговорочно, я готова честно ответить в то же мгновение.

— Ничего.

Его лицо озаряется, а глаза становятся влажными — затуманенные бриллианты цвета настолько насыщенного шоколада, что можно буквально ощутить, как они тают у тебя во рту — когда он произносит.

— Я тоже, сирена, я тоже.

И с этими словами, не отводя взгляда друг от друга, мы вместе кончаем, захваченные действом, слишком прекрасным даже для слов песни.

Второе удивительное событие — Коннер возвращается домой!

Клянусь, я бы смогла пробежать эти двадцать пять миль быстрее, чем Кэннон проехал на машине. И что же происходит, когда я вижу его? Ну, я показываю приятелю, что такое настоящая блокировка в полную силу. Это подобно тому, как я со своими 112 фунтами сбиваю его, весом в 240 фунтов, с ног, опрокидывая на задницу, а затем душу его слюнявыми поцелуями и заливаю слезами.

Я скучала по нему.

Я люблю его так чертовски сильно.

И я очень завидую его загару.

— Кэннон, помоги! — просит он, смеясь. — Она обезумела из-за меня, забери ее!

— Ох, прошу, ты можешь вытерпеть ее, — подбадривает его Кэннон. — Она скучала по тебе, приятель. Позволь ей проявить свою любовь.

Находясь подо мной, он мгновенно замирает, а его голубые глаза округляются, словно блюдца.

— Кэннон назвал меня «Приятель», — произносит он шепотом — что по шкале громкости от одного до десяти означает семь.

Хм-м, так и есть.

— Тебя это устраивает или нет? — в ответ я действительно шепчу.

Он кивает головой с глуповатой улыбкой на лице.

— Мне это нравится. Он меня любит.

— Да, Коннер, это действительно так.

— Кхм-кхм, — мой отец прочищает горло, прерывая полный любви, но, тем не менее, лишенный благородства спектакль в стиле реслинга, который мы устроили в фойе, и я вскакиваю, в смущении поправляя свою одежду.

Он улыбается, почесывая подбородок.

— Элизабет, не стоит волноваться. Я думаю, это потрясающе, что ты в состоянии поколотить брата. Это дает мне понять, что не стоит беспокоиться о том, сможешь ли ты позаботиться о себе, если ты натолкнешься на, — он задумывается, — уличную драку? Борьбу между бандами? Как сейчас принято говорить?

Очевидно, он что-то принял из-за длительного перелета, и действие еще не закончилось. Борьба между бандами? Может, во время полета показывали Вестсайдскую историю (прим.: Вестсайдская история (англ. West Side story) — культовый американский мюзикл 1957 года, являющийся адаптацией классической пьесы Уильяма Шекспира «Ромео и Джульетта». Действие разворачивается в Нью-Йорке середины 1950-х гг. и повествует о противостоянии двух уличных банд).

— Мистер Блэквелл, — он делает несколько шагов в сторону Кэннона и протягивает руку, — рад снова вас видеть. Вы также возьмете перерыв в творчестве группы?

— Да, сэр, настолько же, насколько и Лиззи. С самого начала она была единственной причиной, по которой я вообще в этом участвовал.

— Приятель и Лиззи? — он вскидывает свои чрезмерно густые брови и принимает, как он считает, устрашающую позу. — Кажется, вы довольно близки с моими детьми.

Кэннон кивает, не попадаясь на удочку. В его поведении нет никаких оборонительных действий.