—Умпф, — я хрюкаю, едва успевая удержаться на ногах, когда он врезается в меня всем своим телом. Коннер всегда здоровается так со мной, будь мы в разлуке хоть два года, хоть две минуты. Но это стало по-настоящему больно, когда он стал весить больше двухсот фунтов. Такое приветствие стало типичным для него уже давно, так что можно было подумать, что я уже привыкла, но нет. Это всегда чертовски больно. Я сомневаюсь, что моя миниатюрная женственная фигура когда-нибудь поприветствует очень усердную атаку далеко не худенького, взрослого мужчины. Хотя, я скорее съем свой язык, чем стану жаловаться.

— Ты скучал по мне, приятель? — спрашиваю я, еще не восстановившимся, хриплым голосом, также пытаясь выровнять дыхание.

— Угу. — Он берет меня за руку и тянет меня в сторону двери. — Пока, пап! — кричит Коннер в пустоту.

— Эй, постой. — Я напрягаюсь, чтобы остановить его, оттягивая назад его руку со значительной инерцией, и одновременно просматриваю пространство на наличие нашего отца. — Коннер, сначала мы должны забрать твои вещи. Где папа? — я заметно дрожу, задыхаясь на слове «папа», повторяя его просто для того, чтобы поддержать разговор спокойным для парня.

— Меня это не волнует, — он снова тянет мою руку. — Назад в автобус! — я очень люблю своего безумного брата, всегда попадающего прямо в точку и, как правило, предельно честного. На самом деле, я даже не помню, был ли у него фильтр речи раньше. Он был спортсменом, музыкантом и дерзким, и при этом популярным парнем, но я вроде помню некоторые культурные частички в его прошлом.

— Спасибо, сынок. — Ледяной баритон эхом отдается от сводчатых потолков и проходит по моей спине. Меня убивает то, как реагирует мое тело. Оно предает меня в инстинктивной и физической неприязни, напоминая мне о власти, которую он до сих пор имеет надо мной. — Элизабет, — он замечает меня, когда полностью сходит с чрезмерно большой лестницы. — Я предполагаю, что ты в порядке?

— Ну, я предполагаю, что ты все еще придурок. Я права?

Коннер хихикает за моей спиной, и я оборачиваюсь, чтобы одарить его победной улыбкой. Верно, приятель, счет один-ноль в нашу пользу.

— Дорогая Элизабет, ты как всегда красноречива.

— Дорогой «пришло время, чтобы показать из себя отца», — я указываю на его лицо, — все еще проживаешь жалкое существование, как я вижу. Где Альма? — наша экономка-няня с тех пор, как я научилась ходить, она одна из немногих избранных, кому я могу доверять в этом мире, а также единственная причина, по которой я разрешаю Кону посещать этот дом без меня. Ей лучше бы быть здесь; отцу не разрешается быть наедине с Коннером, и он это знает. Конечно, там могут быть всякие уловки и пробелы, с которыми я борюсь по сей день, но этот пункт я выиграла. Если бы я этого не сделала, то Коннер и я сейчас были бы далеко в тропиках, загорающие, занимающиеся подводным плаванием, а главное, скрытые ото всех.

Его плечи, спрятанные под костюмом, достойным его, вздрагивают от презрительного смешка.

— Она где-то здесь, неподалеку. Спроси своего брата, если не веришь мне. Или не стесняйся, сходи и поищи ее сама. — Он потирает подбородок, и саркастическая маска снова оказывается у него на лице. Он ждет, чтобы я назвала все его слова блефом. Когда он понимает, что я не сдвинусь со своего места, то задает мне очередной колкий вопрос.

— Как группа?

— Зачем ты задаешь бессмысленные вопросы? Тебе не важен ответ, так зачем спрашивать?

Я драматично прижимаю руку к сердцу и выпячиваю нижнюю губу.

 — Я надеюсь, это не для моего блага, дорогой папочка. Пожалуйста, не тревожь свой слабый ум мыслями о том, что мне нужны какие-либо разговоры с тобой. На самом деле, — я шагаю по направлению к нему и рычу, — мне уже плохо от того небольшого разговора, который уже состоялся.

Я потираю свой живот, жалея, что не могу раздавать здесь команды, как с Джаредом.

— Так что отдай мне его сумку, и мы уйдем. Если только у тебя нет ничего действительно важного, о чем нам необходимо поговорить. Допустим, о Коннере.

Говоря о маленьком приятеле, я бросаю взгляд через плечо, замечая, что он ведет интересную беседу с большой рыбой в аквариуме, периодически тыкая в нее пальцем через стекло. Если бы Альме не пришлось все это потом убирать, то я бы искренне хотела, чтобы он разбил его.

— Ничего, кроме того, что я уже тебе сказал. Он принадлежит...

— Мне. — Я тыкаю своим дрожащим пальцем ему в лицо. — И так будет всегда. Я позволяю тебе видеть его только потому, что он просит. Никогда не забывай, старик, мы — те, у кого все карты, не ты. — Даже когда я говорю все это, я знаю, что это не правда. Пока Коннер хочет видеть его, просит меня о встрече, я позволяю ему это, несмотря на все мои инстинкты. Мандат на посещения каким-то образом затесался в соглашение, и мой слизкий отец пользуется этим. Я ненавижу, когда Кон находится рядом с ним, и беспокоюсь все время, пока не заберу его в безопасное место, но опять же, пока Коннер не обретет свой голос, мои руки связаны.

— Почему ты настаиваешь на таскании по стране кого-то в его состоянии из-за твоего бессмысленного акта восстания? Деньги невозможно забрать назад, они твои, с тобой он или нет. Позволь ему иметь дом и того, кто будет за ним следить.

Я подхожу еще ближе к нему, гнев и ярость кипят в моих жилах, я даже слышу звон в ушах.

— Он был дома, а не под моим присмотром, когда оказался в таком состоянии. И наша мама позаботилась о том, чтобы у нас были эти деньги, ты, чертов претенциозный ублюдок. Не смей говорить так, как будто бы у тебя есть хотя бы одна унция великодушия или беспокойства за него!

Он достает носовой платок из заднего кармана и вытирает своё потное, жилистое лицо.

— С тобой всегда приятно иметь дело, Элизабет. Постарайся, чтобы его не убили.

— Не беспокойся, не хотелось бы украсть твою прерогативу.

Ничего. Ни шока от обвинения, ни пораженного отрицания, ни даже «Что это значит?». Он просто больше не волнуется о симулировании беспокойного вида. Он абсолютно уверен, что неприкасаемый. Одна в земле, другой не говорит — мне бы радоваться своей судьбе. Пока я не иду поперек сама себе. Что он регулярно делает. До тех пор, пока я дышу, он тоже дышит. Эхо его шагов отдается от мраморного пола, он поворачивается и быстро уходит прочь. Эту версию его я знаю лучше всего — он, уходящий от нас. Он не остановится и не обернется, улыбнувшись дочери, которую он потерял, моля ее о прощении и объясняя причины своего поведения. Я уже давно не мечтаю об этом; ледяное равнодушие заняло свое место в моем сердце. Я не нужна ему так же, как и объятия сына перед его уходом. Это убивает мое чувство долга касаемо того, что мы ненадолго уедем путешествовать по стране, как только уедем отсюда. Я позволяю себе только один мимолетный вздох, мои глаза быстро осматривают дом детства перед тем, как я снова беру себя в руки.

— Пойдем, приятель, мы уходим. Возьми свои вещи.

— Мы можем взять этих рыбок с собой?

— Тебе они не нужны, Кон. Они грязные. Я куплю тебе твоих, хорошо?

— И Пез¹?— он уговаривает меня с глупой, но в тоже время пленительной улыбкой. Это совершенно не нужно, потому что я и так дам ему все, что он пожелает, но я все равно люблю то, как он меня уговаривает.

— Конечно. Пез, как всегда.

Когда я пообещала Коннеру, что куплю ему его собственных рыбок, я не лгала… но в эту секунду я не думала рационально. Однако он, указывая на каждый дом, мимо которого мы проезжали за последние десять минут, спрашивал:

— Это магазин с рыбками? Тот самый, где мы купим мне рыбку, Бетти? Разве нам не нужно повернуть сюда?

 Заняв первое попавшееся место на парковке, я не могу сдержать смешок. К чёрту то, что говорят врачи, мой брат постиг все грани хитрости. Он с легкостью обводит меня вокруг пальца, пользуясь любым возникающим шансом.

— Где мы? Это не магазин. — Он сутулится в своём кресле, сгорбив плечи и надув губы. — Ты просто пошутила насчет рыбок, да?