Любовь образовала двуединство

И в узел плоть стянула - столь тугой,

Что жизнь стряхнула пошлое бесчинство,

Божественной омывшись чистотой,

Не признавая никакой другой.

Но не душой - глазами смотрят люди,

Лишь мрамор им внушает мысль о чуде,

Тогда как плоть - лишь трепет вожделенья,

Поэтому во мрамор облеку

Мою невыразимую тоску,

Печаль утраты, тяжесть сожаленья.

Столь много было на моем веку

Достойного любви и поклоненья,

Что зов фанфар услышат поколенья,

Зов от материка к материку;

Любовь и боль - цепи единой звенья,

Свет вечности - не ровня светлячку.

Двойным напоминаньем мы застынем;

Обнявшись, мы друг друга не покинем,

Хоть не в прикосновенье суть любви.

Нас видеть будут люди, будут боги,

Века на нескончаемой дороге

Узнают очертания твои.

Ты Золотого века будешь эхо,

Его возврата будешь знак и веха.

Дни кончатся, Юпитер вновь родится

И кравчим станет снова Ганимед

Но наш союз, взаимный наш обет

В мирах превыше сроков укрепится

Дано любви продлиться,

И даже если сгинет белый свет

И станут прахом мрамор и гранит,

Над прахом будет веять вышний свет,

И небо наши тени сохранит,

И все, что было с нами, повторится".

Дождь не кончался. Наступала тьма,

Любому чувству веки опуская

И самый ум души сводя с ума.

Ночь наставала, длилась, наставая.

Забылся Адриан, уже не зная,

Не понимая, где он и зачем,

И голос скорби стал не глух, а нем,

Все отошло, ушло, свернулось в свиток,

Дрожа вдали, как круглая луна,

Когда ущербом кажется избыток...

Бесчувственна была и холодна

Рука, надбровья пальцами терзая.

Глаза закрыты были. И, теряя

Связь с явью, силуэты полусна

Струились. Он хрипел и, значит, жил.

И ветер оглашал потемки воем,

И душу он вытягивал из жил.

Спал император.

Боги, он забыл!

Берите же порывом мощных крыл

Блаженный груз, проникнутый покоем.

=== [ АЛБЕРТО КАЭЙРО ] ====================================

ПАСТУХ

В жизни ни разу не пас я стада.

А все мне кажется - пас когда-то.

Моя душа, как пастух прилежный,

Близко знакома с солнцем и ветром

И, подчиняясь времени года,

Бродит, вдаль напряженно глядя.

Мир безлюдной этой природы

Со мной в согласии пребывает.

Лишь позже я становлюсь печальным,

Когда солнце, как кажется нам, уходит,

И тянет холодом из долины,

И ночь наступающая влетает,

Словно бабочка, к нам в окошко.

Впрочем, печаль моя, она спокойна,

Ибо естественна в своей сути

Лишь ею и должно наполнить душу,

Когда ухе знаешь о ней, и руки

Обрывают цветы, хотя ей об этом

Ни за что на свете не догадаться.

От звона бубенчиков, зазвеневших

Где-то за поворотом дороги,

Вмиг благодать на меня нисходит.

Одно только жаль - что я о ней знаю,

Потому что, когда б я о ней не ведал,

Мои мысли, полные благодати,

Отзывались бы радостью, а не грустью.

Беспокойные мысли - они как дорога,

На которой все время и дождь и ветер.

У меня ни стремлений нет, ни желаний.

И не в том моя цель, чтобы быть поэтом.

Это просто мой способ быть одиноким.

Ну, а если мне хочется временами

На мгновенье представить себя барашком

(Или даже целым огромным стадом,

На заре рассыпавшимся по склону,

Или тысячью разных вещей счастливых)

Это лишь оттого, что я сам ощущаю

Все, о чем я пишу на закате или

Когда туча свет прикрывает лапой

И по траве пробегает молчанье.

Когда я сижу, стихи сочиняя,

Или тихо по горной бреду тропинке

И пишу стихи свои на бумаге,

Воображаемой лишь условно,

Я ощущаю в руках своих посох

И вижу свой силуэт, одиноко

Маячащий где-нибудь на вершине.

Когда я поглядываю на стадо,

Я вижу собственные свои мысли,

А когда я заглядываю в свои мысли,

Я вижу стадо свое и смутно

Тогда улыбаюсь, как тот, кто смысла

Собственной речи не понимает,

А лишь притворяется, что понимает.

Приветствую всех, кто меня читает.

Я молча снимаю пред ними шляпу,

Когда по дороге ползет телега

И они замечают меня у двери.

Я приветствую их, я желаю им солнца,

А также дождя, когда дождь им нужен,

А также чтоб возле окна в их доме

Всегда стоял бы их стул любимый,

На котором они, удобно усевшись,

Под вечер стихи бы мои читали.

И чтобы, читая стихи, считали,

Что я тоже некая часть природы,

Вроде старого дерева, под которым

В своем давнем детстве, уже забытом;

Наигравшись вдоволь, они сидели,

Утирая лоб свой разгоряченный

Рукавом полосатой своей рубашки.

x x x

Из моей деревни глазу открывается такой простор,

словно из вселенной.

А раз так, то моя деревня не меньше целой страны,

Значит, и я столь же велик, как то, что мне видно,

А не такой, как на самом деле...

Просто в городе жизнь ростом поменьше,

Чем в моем доме, что стоит на юру.

Здания в городе запирают нам глаза на ключ,

Скрывают горизонт, застят небо,

Отнимают у нас то, что дают нам глаза,

И мы уменьшаемся и беднеем, потому что видеть

это наш единственный дар.

x x x

В тусклом свете сумерек

Поля за окном.

Я читаю до потемненья в глазах

Книгу стихов Сезарио Верде.

Что за горе! Он, бывший крестьянин,

Стал узником города, чья тюрьма - свобода.

Он так вглядывался в каждую улицу,

В каждый дом,

Пытаясь постичь все, что вокруг,

Как глядят на деревья,

На тропу под ногами,

Как смотрят на полевые цветы.

Его душу терзала такая тоска,

Что и в словах не мог он излить.

Шел он по улице, как идут вдоль межи,

И грустил, будто сорвал цветок,

В книге засушил или в вазу поставил...

x x x

Однажды в полдень, в день конца весны,

Мне сон приснился - четкий, словно фото.

Я видел, как Христос сошел на землю.

Вновь став ребенком,

Он бежал с горы,

Бежал с горы, катился по траве

И рвал цветы, бросал их и смеялся

Был слышен его смех издалека.

Он убежал с небес.

Он слишком нашим был, чтоб притворяться

Второй персоной в Троице небесной.

Там, в небе, было все ненастоящим,