Полуосвещенная комната - та, в которой Марина утром красилась при свече. Сейчас на том столе, где стояло ее зеркало, горит настольная лампа, и Марина, уютно устроившись с ногами в кресле возле лампы и укрыв ноги пледом, неторопливо читает вслух. - На что дан свет человеку, которого путь закрыт? Дни мои бегут скорее челнока и кончаются без надежды... Зачем Ты поставил меня противником Себе, так что я стал самому себе в тягость? Поставил меня посмешищем для народа и притчею для него? Вот, я кричу: "обида!", и никто не слушает; вопию, и нет суда. Почему беззаконные живут, достигают старости, да и силами крепки? О, если бы человек мог иметь состязание с Богом! Если действовать силою, то Он могуществен; если судом, то кто сведет меня с Ним? Не обвиняй меня; объяви мне, за что Ты со мною борешься? Хорошо ли для Тебя, что Ты угнетаешь, что презираешь дело рук Твоих, а на совет нечестивых посылаешь свет? Если я виновен, горе мне! Если и прав, то не осмелюсь поднять головы моей. Я пресыщен унижением; взгляни на бедствие мое. Тогда зови, и я буду отвечать, или буду говорить я, а Ты отвечай мне. Прежде нежели отойду - и уже не возвращусь... Испуганно взглядывает в сторону лежащего. Тот неподвижно смотрит в потолок. - Ты не волнуйся, - говорит Марина, - там все хорошо кончится. Это просто испытание ему такое было... чтобы любовь ценить научился. Чтобы знал: любовь не за что-то там, не за молитвы и подарки дается, а просто так: либо она есть, либо нет... Понимаешь? - Ы-ы!

Презентация, одна из многих, такая же, как все. Роскошный зал, роскошный стол. Поодаль от стола - человек двадцать приглашенных. На сцене бренчат и завывают. - Вы рассаживайтесь, а я сейчас, - говорит Ольга красавцу средних лет, с благородной проседью в черных волосах. - Пойду гляну... - Мороз Воевода дозором обходит владенья свои, - понимающе говорит красавец. Она усмехается, кивает - и уходит от группы приглашенных, которые и впрямь сразу начинают двигаться к столу. Неторопливо, но собранно и надменно она бороздит подвластный мир. В соседнем зале казино, где идет бурная вечерняя жизнь, Ольга проходит между столами; надо видеть ее лицо, ее улыбку, ее довольство, когда она хозяйски оглядывается кругом. Обслуга узнает ее и раскланивается; она отвечает на холуйские поклоны легкими движениями гордой головы.

Марина домывает посуду. Сквозь шум воды из комнаты доносятся вопли и костяной перестук хоккейного матча - работает телевизор, и его холодный голубой отсвет освещает темный проем ведущей в комнату двери. Насухо вытерев закоченевшие руки, Марина звонит, и в трубке слышно: - Здравствуйте. С вами говорит автоответчик. Мы будем крайне вам признательны, если вы оставите свое сообщение после длинного сигнала. Марина молча кладет трубку. У нее опять, как почти всегда, когда ее никто не видит, мертвое лицо и мертвые глаза. - В пятый раз... - вертит визитку в руках и вдруг хлопает себя по лбу: Да тут же еще сотовый указан! Начинает снова набирать, поглядывая в визитку, новый номер - но, будто повинуясь какому-то наитию, прерывается и прикрывает сначала дверь в комнату.

Красавец стоит с бокалом шампанского в руке. Сидящие за столом хохочут. Красавец, тоже сверкая улыбкой, поднимает свободную от бокала руку, утихомиривая собравшихся: - Я еще не кончил! Все опять хохочут. Все уже изрядно навеселе. Кто-то жует, будто с голодного острова приехал. Кто-то под шумок сваливает с тарелочек всевозможную снедь в полиэтиленовые мешочки, упрятанные на коленях. - Долго не кончать - это достоинство мужа, а не оратора! - кричит кто-то из соседей. Общий хохот. - Ольга Альбертовна, - упрямо говорит красавец, - всегда была героиней нашего времени. Какое бы время ни стояло на дворе - она всегда была его героиней! Вот что я хочу подчеркнуть, господа! И она... и такие, как она... и впредь всегда будут героями всех времен и народов... что бы случалось с этой страной, в какие бы очередные тартарары она не свалилась! Вот за что я хочу поднять этот бокал! Собственно, я его уже поднял... Общий хохот. - И надеюсь, меня поддержат все, здесь собравшиеся, потому что мы все здесь - точно такие же нормальные герои! - В нашей стране быть героем - святая обязанность! - кричит какой-то эрудит с противоположного края стола. Общий хохот. - В жизни всегда есть место подвигу! - визгливо, давясь смехом, вторит ему какая-то упакованная в драгоценности дама. Общий хохот. - Что-о? - картинно возмущается красавец. - Соперничать со мною в культурном уровне? Да я вас... да я вам... Багрицкого прочитаю! Общий хохот. - Советский поэт Багрицкий! - как конферансье, возглашает красавец и прихлебывает из своего бокала. И немедленно кто-то откликается: - Багрицкий поэт Советский! Хохот. - Прошу не перебивать! Итак! Слова советского поэта Багрицкого! Мысли народные! Общий хохот. Завывая с утрированной грозностью, красавец читает: - А век поджидает на мостовой, Сосредоточен, как часовой. Иди - и не бойся с ним рядом встать. Твое одиночество веку под стать. Оглянешься - а вокруг враги; Руки протянешь - и нет друзей; Но если он скажет: "Солги" - солги. Но если он скажет: "Убей" - убей. Общий хохот. - Убе-е-ей!! - орет кто-то из особенно налегавших на спиртное. - Это круто! - Я хочу выпить за этот век! - надсаживаясь, перекрикивая шум, возглашает красавец - И за его героев! И особенно - за его очаровательных героинь! он протягивает свой бокал навстречу поднятому с готовностью бокалу Ольги. Они чокаются. - Спасибо! Спасибо, мои дорогие... - говорит Ольга. Сзади к ней подходит кто-то из шестерок во фраке и подает мобильный телефон. - Ольга Альбертовна, вас, - извиняющимся голосом говорит он. - Какая-то Марина... сказала, что вы договаривались созвониться... Чувствуется, что Ольга вспоминает не сразу. Но к ее чести - все-таки она профессионал-организатор, этого у нее не отнимешь - очень быстро. Берет трубку. - Да, Мариночка, это я. Что? Прости, дорогуша, здесь шумновато... Работа такая, - и подмигивает сидящему рядом красавцу. Тот понимающе хихикает. Сейчас не очень удобно... Мы обязательно повстречаемся на днях... Что? Не слышу... Ах, ну, как всегда... Прости, дорогуша, сорвалось. Знаешь, стоит добиться хоть какого-то успеха, сразу столько откуда-то выныривает бедных родственников... Нет-нет, к тебе это не относится! Разумеется, надо подумать... Сейчас... Марина, ну опомнись, ну зачем мне тут переводы с языков... Нет, машинописных работ у нас нету... Какие нынче машинописные работы, смешно. Вот что... у нас уборщица заболела. Ты можешь пока поработать вместо нее, а потом, если все будет нормально... может, еще что-то подберем. Ну, думай! Да? Вот и отлично. Мы открыты всю ночь, до пяти утра, значит, нужно придти хотя бы в шесть, чтобы успеть навести порядок... Просто я это к чему - чтобы в шесть утра ты была, как штык. У нас дисциплина. Не так, знаешь ли, как в ваших научных сферах, здесь люди действительно работают... Готова с завтрашнего дня? Замечательно. Я предупрежу охрану... они тебе покажут, так сказать, фронт работ. Целую! Отдает трубку. Красавец доверительно наклоняется к Ольге: - Кто это? Ольга улыбается. Но ответить на эту улыбку улыбкой мало кто захотел бы. Не та улыбка. - Так... Школьная подруга. И потом еще общались некоторое время, когда я в райкоме наукой ведала... Уж такая всегда была правильная, такая талантливая... Доктор теперь, что ли... или еще кандидат. Сортиры у нас будет мыть, - веско и отчего-то мстительно заканчивает она и вдруг смеется: - Сортиры! Сейчас Ольга просто счастлива. По-настоящему счастлива.

Марина сидит на кухне и курит. Глаза почти закрыты. Пальцы дрожат, и дымящаяся сигарета время от времени тычется то в верхнюю, то в нижнюю губу.

Марина снова одевается. - Ну, вот, у меня еще одна победа, - радостно говорит она. - Нам везет, Сашка, везет! Я же везучая! - шутливо трижды плюет через левое плечо. Так бы и дальше! Правда, вставать теперь придется ни свет ни заря... ну, и ничего. Во сне выздоравливать хорошо, вот как тебе, например... А когда человек здоров, сон только жизнь укорачивает. Лежишь бревно бревном, и ничего не чувствуешь... А сейчас я ухожу, и буду к часу. Ты спи тут... И не волнуйся. Главное - не волнуйся. Сейчас заработаю, утром заработаю, потом консультацию у Роговцева тебе устроим... Так помаленьку я тебя и вылечу. Все, милый, целую и бегу. Пописать не хочешь на дорожку? Нет? Пауза. Тишина. - Ну, суднышко я поставила... если что. Телевизор пока оставлю, чтоб тебе не скучно было, а скоро все равно электричество отрубят. Бегу! Она гасит свет в коридоре. Потом открывается лестничная дверь, оттуда вываливает сноп желтого света и тут же вновь съеживается и гаснет, отрубленный звонко хлопнувшей дверью. В синеватом, мертвом - как в морге - свете работающего телевизора видно запрокинутое на подушках лицо мужчины; когда-то, вероятно, хорошее, открытое мужественное лицо, но теперь осунувшееся, поблекшее, плохо пробритое из-за ранних морщин. Мужчина беззвучно, бессильно плачет.