Однако эта тема, пикантная в комедии, приобретает в драме «Жизнь есть сон» трагическое звучание: меняя костюм, Розаура не обретает при этом мужских «полномочий» и возможностей, в отличие от шекспировских героинь, она по-прежнему уязвима перед лицом опасностей. Сначала она едва не погибает от руки Сехизмундо, затем Клотальдо угрожает ей казнью за проникновение в башню, во время сражения смерть следует за ней по пятам. Вернув себе женское обличье, она тоже подвергается опасностям, но уже другого рода: едва не становится жертвой необузданной страсти Сехизмундо. Как и принц, она – изгой в своем мире, виновная уже по факту рождения в женском теле. Отказавшись от привилегий своего пола (права на признание своей хрупкости, восхищения красотой), которыми наслаждается ее соперница Эстрелла, Розаура не может стать и полноправным участником мужского сообщества, оказываясь в итоге между двумя мирами, вынужденно застывшая в промежуточном моменте гендерной метаморфозы; сама себя она описывает как «чудовище, соединенье двух пород» (III, 10)[27]. Подобно гиппогрифу, которого она упоминает в своей речи в самом начале пьесы, Розаура соединяет в себе противоположные, несовместимые на первый взгляд начала[28]. Своими поступками, самим фактом своего существования она ставит под сомнение незыблемость и предсказуемость мира, за которую судорожно цепляются Басилио и Клотальдо и которую в конечном итоге развенчивает Сехизмундо. Судьбы Розауры и Сехизмундо тесно переплетены, но не соединены. Символично число их встреч в пьесе (три), как и выбранный героиней для ее придворной женской ипостаси псевдоним – Астрея[29]. Появление Розауры в Полонии ускоряет развитие событий, одновременно придавая им непредсказуемость и динамичность. Она помогает Сехизмундо осознать и принять зыбкость границы между грезой и реальностью. Любовь к Розауре не обещает принцу счастья, но помогает встать на путь духовного пробуждения и преодоления обременявших его пороков и страстей – жестокости, властолюбия и похоти. * * * Педро Кальдерон написал драму «Жизнь есть сон», будучи еще относительно молодым человеком, однако она демонстрирует все признаки философской глубины и силы мысли, присущие зрелым произведениям великих авторов. Символично, что писатель создал ее в том же возрасте, в котором Шекспир работал над «Гамлетом» и который Данте определил как середину земной жизни. Кальдерона ожидало еще немало творческих удач и озарений, и все же эту пьесу следует признать его главным шедевром, его неоценимым вкладом в развитие театра, литературы и философской мысли. Слова Сехизмундо «Вся наша жизнь лишь сновиденье, и сновиденья также сон» выразили не только умонастроение целой эпохи, но и одно из главных озарений, постигших человечество на пути к истине или во время ее мучительных поисков. Жизнь есть сон Действующие лица Василий, царь Польский Сигизмунд, сын его Астольф, Московский князь Клотальдо, старик Кларин, слуга Эстрелла, инфанта Розаура, дама (боярышня) Солдаты, придворные, слуги, стража и музыканты Действие происходит в пустыне, в царском дворце и на поле битвы. Действие первое С одной стороны горные ущелья, с другой башня, в нижней части которой темница Сигизмунда; против зрителя в башне полуоткрытая дверь. Наступает ночь. Сцена 1-я Розаура, в мужском костюме, на коне спускается с вершины горы; следом за нею Кларин. Розаура Как ветер, мчался ты, крылатый конь; Куда теперь, о, неразумный зверь, О, луч без пламени, без блеска птица И рыба без чешуйных украшений, Несешься ты, спускаешься, стремишься К запутанному лабиринту скал? Останься на верху горы, где звери Тебя за Фаэтонта примут {1}. Мне Один лишь путь дают судьбы веленья; Другого нет; в отчаяньи слепом Спущусь с горы я дикой и суровой, Пред солнцем хмурящей свое чело. Ты, Польша, принимаешь чужеземца Неласково, записывая кровью Его прибытье на своих песках: При самом входе ждут его страданья. Сказалось это и в моей судьбе. Но, правда, кто страдальца пожалеет? Кларин
Скажи: двоих; и, жалуясь, сеньора, В гостинице не оставляй меня. Ведь мы вдвоем покинули отчизну И, подвергаясь разным приключеньям, Вдвоем среди несчастий и безумств, Мы прибыли сюда; вдвоем скатились С горы; и если так, разумно ль будет Меня лишь свесить, а не сосчитать {2}? Розаура Но горестей моих я не хочу С тобой делить: а то и, сам страдая, Ты не сумеешь мне давать советов. О, жалобы приятны людям! Правду Сказал философ, что готовы люди Всегда страдать и жаловаться горько. Кларин Философ сей изрядный был глупец; А дай ему кто тысячу пощечин, Была бы в жалобах ему приятность. Но что же будем делать мы, сеньора, Пешком, одни, и заблудившись ночью В уединеньи гор, когда уходит Уже к другому горизонту солнце? Розаура Кто испытал столь странную судьбу?.. Но если взор виденьем не обманут, Что создала фантазия ему, При свете угасающего дня Мне кажется, я вижу впереди Строение? Кларин Иль лжет мое желанье, Иль я скажу и признаки его. Розаура Меж голых скал я вижу дом столь низкий, Что он едва глядеть на солнце смеет. Искусством грубым создан этот дом, И у подножья скал высоких камнем Он кажется, упавшим с их вершины. Кларин Там подойдем; внимательный осмотр Строенья этого не помешает; Но лучше будет, если тот, кто в нем Живет, великодушно примет нас. Розаура Открыта дверь, скажу вернее, пасть; Из глубины ее исходит ночь. Которая и возникает там, (Слышно бряцание цепей.) вернутьсяЕй вторит Сехизмундо, говоря о себе: «Хотя, чудовище для всех, / Я человек среди зверей / И дикий зверь среди людей» (I, 2). вернуться«Одежду женщины на мне // оружье мужа украшает», «и я пришла…соединяя в себе Палладу и Диану», «…как женщина склонясь, слезами // хочу твое я сердце тронуть, // и как мужчина шпагой смело/ и жизнью всей тебе служить. Когда меня ты вновь полюбишь как женщину, в защиту чести Тебя убью я как мужчина». III, 10. вернутьсяВ мифологии образ Астреи воплощал в себе сочетание целомудрия и справедливости. Овидий описывал ее как богиню, жившую среди смертных во время золотого века, но покинувшую землю с началом его упадка. В знаменитой «мессианской» эклоге Вергилия возвращение Астреи упоминается как один из признаков наступления новой, благодатной эры. Для европейцев эпохи Возрождения этот образ стал символическим и получил большое распространение в искусстве и литературе. Под этим именем английские поэты воспевали королеву Елизавету; им же озаглавлен один из самых влиятельных текстов высокого барокко – пасторальный роман французского писателя Оноре Д’Юрфе. В драматургии Кальдерона этот образ встречается более десяти раз. |
