– С нами? Это ты телефон из рук не выпускаешь, как будто он к ним прилип! – ответила Слоан. – Ты еще хуже, чем Мэтт!

– Я к этому отношения не имею, – Мэтт поднял руки вверх.

– Я не единственная, кто пользуется социальными сетями, – сказала Эстер. – Это моя работа, и ты не имеешь права осуждать меня, твою мать.

– Предполагалось, что это вообще-то скорбная дата, – обратил внимание Мэтт. – Это могло бы стать хорошим опытом для всех нас.

– Но съемка никак не мешает скорби, не делает все это менее трагичным, – ответила Эстер.

– Нет, делает, ровно с того момента, когда ты начинаешь снимать видео с идеального ракурса для селфи, – сказала Инес, изображая, что держит в руках телефон. Она позировала, отведя назад попу. – Вот это имена погибших, а вот тут моя горячая задница!

Слоан не смогла сдержать смех. Это произошло так неожиданно и так громко для нее самой, что она только успела смущенно прикрыть рот рукой.

– Слоани, Слоани Макарони у нас, оказывается, девочка и умеет смеяться как девочка! – Алби удивленно поднял брови.

– Не смей меня так называть! – ответила Слоан.

– Не делай вид, что не знаешь, что мы видели тебя на тех домашних видео, которые сделал Камерон, – сказала Эстер. – Может, тебе и нравится быть такой крутой девкой, но глубоко внутри ты навсегда останешься той самой маленькой девочкой, которая танцует под «Diamonds Are a Girl’s Best Friend» в юбке-пачке, сделанной из фольги.

Слоан проклинала чертову камеру своего покойного брата. Она хотела было уже ответить, но тут заговорил Мэтт:

– Я нашел Берта.

Конечно, на самом деле Берта звали не Роберт Робертсон. За несколько месяцев до своей смерти он открылся своим друзьям и назвал им свое настоящее имя, чтобы они могли найти его, если вдруг потеряют с ним связь. Никто не думал о нем как о «Эване Ковальчике», для них он навсегда был и останется «Бертом».

Они все встали позади Мэтта, следя за его пальцем, указующим на маленькое имя: Эван Ковальчик, все прописными буквами. Она понятия не имела, как Мэтт нашел его имя среди всех имен, среди всех панелей. Это было все равно что найти нужную сосну в сосновом бору. Рука Мэтта упала, и имя Роберта снова исчезло в стене, расплываясь вместе со всеми остальными именами.

Все эти потери – и все напрасно. Ради чего? Все они жертвы Темного Лорда и его ненасытного голода.

– Интересно, чем бы он занимался сейчас? – спросил Мэтт.

– Вероятно, изо всех сил сопротивлялся бы отдыху на заслуженной пенсии, – ответила Инес.

Слоан отвернулась к выходу, чтобы никто не успел заметить ее смущения. Ей не хотелось объяснять, что она прочитала в тех файлах, полученных от правительства по ее запросу, и о том Берте, которого они на самом деле никогда не знали.

– Пойдем, – сказала Слоан. – А то они начнут волноваться, куда мы запропали.

Приглашение на гала-концерт было приклеено к холодильнику: «Отпразднуйте Десятилетие мира». Как будто победа над Темным принесла этому миру гармонию и покой. Конечно, это было не так. Но для США эти события стали причиной для того, чтобы разорвать связи с остальным миром. Газетчики назвали это «Новой эрой изоляции». Реакция общественности была… смешанной… Одни праздновали вывод войск из других стран, одновременно протестуя против выхода из международных миротворческих организаций. Другие приветствовали закрытие границ, но сопротивлялись сокращению военного присутствия за рубежом. Но всех накрывала одна и та же паранойя. Никто не знал, откуда в свое время появился Темный, а это означало, что он может появиться снова откуда угодно. Он мог оказаться твоим другом или соседом, беженцем или иммигрантом. Даже мать Слоан получила лицензию на ношение оружия и раз в месяц практиковалась на стрельбище, как будто это смогло бы помочь кому-то в схватке против Темного, сила которого приводила любое оружие к саморазрушению, к взрывам зданий, от прикосновения которого деформировался и скручивался в узел металл любой прочности. Слоан не могла не думать о том, сколько же времени понадобится правительству, чтобы использовать эту силу в своих целях. Если они уже так не сделали.

Слоан достала из шкафа свое платье и повесила его на дверцу. Это было золотое, расшитое бисером платье в стиле двадцатых годов. За счет вышивки весило оно солидно, поэтому она собиралась надеть его в последний момент перед выходом. В обычный день она не стала бы утруждать себя такими причудами, но Слоан любила официальные приемы, хотя и не призналась бы в этом никому и никогда. Раньше она даже пряталась в ванной, чтобы посмотреть один из роликов в инстаканале Эстер, где на уроках красоты она учила правильно подводить глаза. Слоан не пережила бы, если бы Эстер когда-нибудь узнала об этом секрете.

Облегающий фасон платья вынуждал Слоан надеть на себя предмет одежды, которого она боялась больше всего на свете: корректирующее белье. Величайший помощник всех женщин, испытывающих неудобства в связи с небольшими проблемами, связанными с фигурой, со времен корсета. Меньше всего ей хотелось просыпаться по ночам из-за того, что на всех сайтах будут под микроскопом рассматривать ее располневшую талию, обсуждать состояние ее матки. Скандалы, сплетни, связанные с беременностью, преследовали ее с тех пор, как они с Мэттом стали жить вместе.

Она не смогла найти корректирующее белье ни в ящике с нижним бельем, ни в ящике с носками, поэтому повернулась к шкафу Мэтта. Иногда ее вещи терялись в море черных боксеров, которые он любил. Она порылась в глубине ящика, и ее пальцы наткнулись на что-то маленькое и твердое.

Маленькая коробочка, размером с ее ладонь. Черная.

«Блин».

Слоан взглянула на дверь – все еще закрытую, за ней в коридоре не наблюдалось никакого движения. Вот и славно. Она открыла коробку. Внутри, конечно, было кольцо, но не простое кольцо – старомодное, усеянное пиритами вместо бриллиантов. Он помнил, какие украшения она любит, хотя никогда не носит их.

Она захлопнула коробку и сунула ее обратно в ящик, в горле встал комок. Она, конечно, знала, что это значит: он собирается сделать ей предложение. Скорее всего, затягивать он не будет, иначе бы он нашел место более надежное, чем ящик нижнего белья, в который она может залезть. Учитывая его любовь к красивым жестам, он, вероятно, сделает это на торжественном вечере.

Слоан затошнило от страха. Она открыла дверь и выглянула в коридор. Мэтт разговаривал по телефону, вероятно, со своим помощником Эдди. В его календаре не было ни одного свободного дня. Только на этой неделе он был модератором круглого стола по вопросам, связанным с лишением свободы, присутствовал на мероприятии по сбору средств для школы в Вест-Сайде и встречался с сенатором на тему финансируемых государством консультаций для выживших после столкновения с Темным с ПТСР. Скорее всего, он еще какое-то время будет говорить по телефону.

Она снова закрыла дверь и села на край кровати, глядя на таунхаус напротив, в то окошко, в котором круглый год висели яркие голубые фонарики.

Слоан достала телефон и набрала номер, по которому не звонила уже давным-давно. Она звонила маме.

– Алло? – Голос Джун Хопвелл звучал резко, как обычно.

– Мам?

– Слоан?

Слоан нахмурилась.

– Да, это я, если только у тебя нет других детей, о которых я не знаю.

– Видела тебя сегодня утром по телевизору, – сказала Джун. – Ты уверена, что не хочешь пересмотреть свою политику «никаких автографов»? А то такое впечатление, что за тобой волки гонятся.

– Да, мам. Я уверена, – Слоан была совершенно уверена, что ее матери все равно, раздает она автографы или нет. С тех пор, как она победила Темного, мать пристально оценивала все, что делает Слоан, возможно, пытаясь максимально повлиять на дочь всеми своими родительскими силами, пока Слоан не стала слишком взрослой для этого. В конце концов, вся юность Слоан прошла мимо Джун, поскольку она не моргнув глазом вписала своего ребенка в таинственный правительственный проект.