12 февраля 1930

   По благословению отца-игумена прятали святыни из ризницы. Причастны только четверо, надеюсь, никто больше не прознал. В соборе служили Литургию, по возможности, собрали там всех, в то время мы, причастные исполняли свой долг пред Господом. Слышал я, в светской Руси заправляет товарищ Джугашвили. Говорят, у него семинарское образование... наш он, из християн. Такие не могут предать веру-то православную. Это ж какая тварь способна подрубать корни, которые его питают?

   16 февраля 1930

   Уехали школьные учителя. Зато прибыл агитатор из города, под охраной трех красноармейцев. Созывали на сход народ, нас, братию приглашали. Я так пошел - послушать. Агитатор, по виду и нраву из рабочих, говорил о том, что монастырь не тронут, но в нем сделают сельскохозяйственно-кустарную коммуну. Рады будут коммунары, ежели иноки вольются в трудовой отряд. Мы, монахи, слушали со скепсисом. Знаем мы эти истории. Еще в начале 20-х в других монастырях коммуны зачинались. Коммунары проедали монастырские закрома, сжирали скот, после чего все коммуны и заканчивались. Еще прозвучало слово "колхоз". Что ж... оно, это слово нам знакомое. Наша, Беловодская община - и есть тот самый колхоз, коллективное хозяйство, построенное на Законах Божиих. Хочется верить, все будет хорошо и в колхозе. Ежели, конечно, не порушат вековые устои.

   23 февраля 1930

   Что-то нехорошее творится в слободе. Те, кто победнее и поленивее, возненавидели зажиточных и трудолюбивых. Прибыл небольшой отряд. Забрали семью Миньковых - всех, с шестью детьми и стариками. Погрузили на сани. Комиссар сказал, повезут их в ссылку, как "раскулаченных". Это ужасно. Степан Миньков - мой духовный сын. Семья работящая, если их "кулаками" и называли - только лишь потому, что трудились как пчелки Божии, а спать в страду удавалось, только опершись на кулаки. Я, конечно, был в слободе, пытался отговорить комиссара. Ну, повезут их в неведомые края... а там разве хуже чем у нас в Белогорье? Мы за три века в кошмарном болоте сотворили маленький рай. Шутка ли: арбузы выращиваем! А какое хозяйство у Миньковых: две лошади, четыре коровы, бык. Детишки мал-мала-меньше. Скотину конфисковали, она теперячи "колхозная" будет. А на деле дали ее на обряжение Ваньке Силуянову, пьянице и бездельнику. Уморит он скотину-то. Пристыдил я военных. Комиссар ответствовал: "Вас, людей Божиих, до поры не трогаем, но скоро и до вашего брата дело дойдет! Ежели контрреволюцию будете тут плодить..." Узнали мы, Федька Шелкунов в уезде стал большим начальником. Что ли, внутренними делами заведует, вся милиция под его началом. А может, податься в уезд и поговорить с ним по душам-то? Наш ведь человек, на монастырских хлебах взращен, благодать от мощей преподобного Серафима напоен! Отец-игумен не благословил. Велел ждать. И чего ждать-то, вконец?

   27 февраля 1930

   Дурачок Федорка, коего в слободе за блаженного почитают, предрек нам, инокам, скорую гибель. Миряне беспокоятся, ждут конца света. К нему теперь больше вопрошающих, нежели было к недавно отошедшему ко Господу старцу Силуану. У нас, в среде братии, настроения неплохие. Мы верим, что Святые Отцы, Пресвятая Богородица и Преподобный Серафим, Небесный Покровитель наш, не оставят Божиих людей в беде и унынии. Та благодать, что три столетия витает над нашим Никольским Беловодским монастырем, будет освещать наш праведный путь. Молитвами Святых Отец наших Господи, Иисусе Христе, Сын Божий, помилуй нас!

   1 марта 1930

   Преставился отец-игумен. Господи, приими с миром отца Владимира! Схоронили тихо, торжественно. Пришли на монастырское кладбище все слобожане. Молчали. На поминальную трапезу не пошли. Только Федорка на нами, грешными, увязался. Напился пьян, кричал богопротивные речи.

   8 марта 1930

   Отряд вошел в слободу, скоро будет в обители. Не знаю, что нас ждет. Встречать будем чудотворной иконой Николая Мирликийского, Угодника нашего, и с молитвою. Отче наш, всеобъемлющее Лоно Любви, Создатель и Воитель, помилуй нас! Да будет воля твоя! Всецело себя и друг друга твоему Провидению! Аминь!

  -- Периметр

   Люся Жору почему-то называет "Шреком". Вот уж не знаю, откуда такое... немецкое погоняло. Я ее спрашивал. Она сказала только, я неразвит в смысле искусства. Может, какой-то литературный персонаж. Надеюсь, положительный. Впрочем, какая к лешему разница. Абориген - он и есть абориген.

   Вот, я все больше по казенным домам, с казенным жизнеобеспеченьем отирался, и до совершеннолетья не знал, что, оказывается, человек при желании может сам, без всяких внешних помочей себя обеспечить. Причем, при любых обстоятельствах. Шутка ли: жарить яичницу я уже научился взрослым мужиком. Не говоря уже о прочих бытовых мелочах. А вот Люся, к примеру, с детства ко всему привычная, любая домашняя забота для нее не в тягость. Может, именно потому она и со мною, что мы такие разные.

   Раньше я думал, невозможно существовать в отрыве от цивилизации уже хотя бы потому что надо где-то покупать соль. Без нее, в книгах пишут, человек помрет. Оказывается, даже в тайге, на болоте можно найти и естественные солонцы. Это выходы минеральной воды. И к ним ведут звериные тропы. Животные ведь тоже где-то соль должны находить. Так что, без соли мы не остаемся.

   Мы здесь сами выращиваем жито, из зерна на водяной мельнице, которой, наверное, двести лет, мелем муку. Громадные такие каменные жернова исправно трудятся невзирая на смену эпох. Есть мука - можно готовить сотню блюд - начиная от киселя и заканчивая макаронами.

   Бабульки собирают травы. И лечебные, и для употребления в пищу. Жаль, при советской-то власти к аптечным лекарствам приучились. Приходится Жоре в райцентр ходить - уважить своих... подопечных. А ведь в старину, говорит Любовь Васильевна, лечились только народными средствами. То же касается и алкоголя: из зерна старухи делают хлебное вино. Для сахару у нас выращивается буряк, потом его вываривают. При желании могут сделать и самогон - но так принято, что он идет лишь для медицинских нужд.