Я вообще-то не собирался писать никаких вступительных слов. Потом подумал, надо хоть здрасте сказать. Привет! Рад, что поинтересовались моей «дзеей». Стихи – они как порыв ветра, как лужа под ногами, как досада и случайная радость. Стихи как дети, к чему объяснения, если и так все понятно. Читай, не читай, нравится, не нравится. Пиши, не пиши. Я писал, пока писалось. Любил. Потом перестал. Потому что перестал. Жизнь так повернулась, что меньше осталось времени на дэй-дриминг. Хотя куда без него – возвращался к написанному стопятьсот раз: а, ерунда, или нет, что-то тут все-таки есть. И возвращался, и возвращался. Значит, все-таки, что-то есть. Ну, для меня самого, конечно.

Еще из ненужных подробностей просто-таки колется добавить, что основная масса стихов тут из армейского периода. Я, понятное дело, очень переживал, обстоятельства максимально способствовали рефлексиям. Кроме того, значительную часть второго года я провел в экзотической для меня стране – Черкесии. Сказать, что вспоминаю те времена и Черкесию с теплотой, значит не сказать ничего. В неизменных ночных дежурствах по складу у меня было все время в мире для перестроечной периодики и рефлексий.

«Над Черкесией солнце», кстати, одно из моих любимых. Потому что помню ту странную для 20-летнего парня нежность, с которой писал его. Было странное ощущение окрыленности. Может, потому что писал о себе. И не просто о себе—о дембеле, хоть и относился к нему, признаюсь, без фанатизма. За два дня до двадцатилетия. Не стану признаваться, что сейчас, читая, готов разреветься. Пусть это останется интимной подробностью.

Ну, раз уж о любимых, то добавлю еще «Двуединство». Когда писал, мысли бродили, как всегда, в такие моменты легкого транса, астрала, медитации что ли. Не думал тогда, конечно, что буду эти строчки всю оставшуюся жизнь про себя повторять. Хотите сказать, что раздвоение личности это, так сказать, ментальный «кондишен», который в общем-то лечат? Может, и лечат. Пусть тот, у кого нет какого-нибудь «кондишена», вот, прямо сейчас перестанет это читать и бросит в меня камень, телефон или что там еще есть под рукой. Позже-то я выяснил, благодаря некоторым вполне себе научно обоснованным теориям, что делятся все как один и что две части – это еще ягодки. Но дело не в этом.

Что еще? Из поздних – «Я и женщина в рыжем» и «Холод». В «Женщине в рыжем» нет ни слова о самой женщине. Это был новый этап в жизни. Начиналась что-то, совсем не похожее на юность. В моей жизни началась женщина в рыжем. А «Холод» люблю за ритм.

Это в общем верлибры, но чаще всего не без ритма. Этим, мне казалось, (мои) стихи и отличаются от потока слов. Немного экспериментировал с рифмой, но слишком много усилий на это не тратил. Как хотите, я люблю ее не за то, поэзию, или, проще, стихи. Они ж не от того стихи, что кончики одних строк цепляются за кончики других, через раз эдак. Ну, кому-то, может, и от того. Я мне всегда казалось, что стихи от того стихи, что читаются в ритме дыхания. В ритме сердца и в ритме мысли. Поэтому, наверно, и читать стихи надо вслух.

Ах, да, что такое «дзея»? Dzeja – латышское слово такое. Значит «стихи» или «поэзия». Я родился и вырос в Латвии. Как вы могли понять, стихи-то точно чаще всего пишут на родном языке. Но и латышский для меня как родной. «Прозы», так сказать, всяких блогов и статей я несравненно больше написал по-латышски и по-английски. А вот дзея моя по-русски. Кто-то в комментариях к моему блогу написал однажды – ты как будто стихи пишешь. Комментарий был на латышском языке, и автор комментария употребил именно это слово. С тех пор я про себя свою писанину так и называю.

Техническая деталь, досадная подробность. У тех, кто читает печатную версия, прошу прощения за заголовки, неделикатно торчащие в середине строки. Таковы сеттинги, и по уверениям старожилов и гуру службы поддержки милого «ЛитРеса», они «вылиты в граните» (прошу прощения за плоскую шутку).

…А хотел только поздороваться. Думал было поменять каменнолицее «От автора» (шматафтара) на что-нибудь ободрительно-восклицательное, а потом решил, что пусть под-от-авторский текст будет полегкомысленнее, а заголовок от этого даже прикольней кажется. Ну, кажется, все. Больше добавить нечего. А дальше пусть нравится или не нравится.

Дождь родину напоминает.

Сосны, динозавры, дети моря и песка.

C детства

Шум сосен и моря.

Холодное суровое море, и острые иголки хвои.

В тумане, пахнущем холодным дождем.

Позеленевшие от холода, тумана и соснового ветра

Церковные петушки тоже смотрят на море.

Это моя родина.

Апрель 1983

Сегодня я дружу с собой,

Сегодня воскресенье.

Я нарушаю твой покой,

Какое невезенье.

Я прибегаю к телефону,

Гудки буравят ухо.

Я прибегаю к телефону,

«Я занята, отстань!»

А солнце бьет по окнам,

А воздух густ и чист,

А я тобою проклят,

И в трубке только свист.

И трубку я бросаю,

Я стискиваю зубы,

Кроссовки надеваю,

Пол подметаю чубом.

Бегу на электричку,

Друзей презрев, бегу,

И зажигаю спички

Без толку на ветру.

Устал, ищу угла,

И толь от дыма, толи от раненья,

В глазах слеза.

Сегодня у дружу с собой,

Сегодня воскресенье,

Я оскорбляю сам себя

И у себя прошу прощенья.

Я не прощаю сам себя,

Но и тебя я не прощаю,

Когда-то ты поймешь меня,

Но будет поздно, я растаю.

Сегодня у дружу с собой,

Сегодня воскресенье,

Сегодня длится много лет.

Какое невезенье.

Май 1984

Мой траур сидит на дереве,

Не плечах моих, на шее,

Печалит меня то, что ушли надолго счастье и радость.

Кризис как мороз наступил, жжет и плечи опускает.

Я сам не свой и помочь мне нельзя,

Я дойду полосой черной к белому,

Все пройти, испытать заставляет жизнь,

И душа кризисует досадно.

Не печаль моя, не она тоска,

Не про то, что писал, я думаю.

Я пришел к концу

Февраль 1985

Капельки тумана стоят в воздухе без движения.

Атмосфера состоит из капелек.

Кажется, возьми город сейчас и выжми,

И как много воды окажется во всех закоулках,

Ямах, на каждой стене, на окнах, на траве,

На подернутых как будто сединой желтых кронах.

Тишина.

В тумане и тишине рождаются шпили, островерхие крыши.

Северная изящность, легкость и тяжесть.

В тишине и обреченности на увядание,

Среди шепчущихся капелек

Отголоски хорала.

День, похожий на увядание, серый,

Серое небо, серые желтые деревья, туман, орган.

Люди спешат, не видят друг друга,

В их легких тоже капельки и они тоже слышат орган.

Гляжу на высокие, сводящие кверху две линии церковные окна.

Деревянные скамьи, церковь пуста.

Слушаю, замерев.

Сентябрь 1984

Что волнует меня, человека?

Даль эховая, близь сложная?

Цель моя заветная?

Как клятва в рабстве – завет?

Нет.

Здоровье сначала, а рабство потом.

Устал раскрывать темы.

Хочется просто нести вздор,

Что в просторе,

Все складывается из грусти.

Убейте в себе зверя, раскройте глаза

И поверьте во что-нибудь.

Декабрь 1984

Я был у моря в декабре.

Суровый ветер дождь метал по пляжу,