Самое удивительное, что, в отличие от большинства людей, Антон помнил тот момент, когда он начал помнить. Было ему года три, чуть больше или чуть меньше, не важно. Он открыл глаза и вдруг обнаружил себя в полутемной комнате сидящим на горшке. Рядом небольшой столик, на нем яркая лампа, и ее огни отражаются в трехстворчатом зеркале. А из зеркала на него смотрит сказочно красивая женщина – пышные кудри уложены в замысловатую прическу, длиннющие ресницы, кружевной высокий воротник. Она задумчиво улыбается, проводит по лицу мохнатой кисточкой, и после каждого взмаха становится все прекраснее и прекраснее. « Это же мама!» – с восторгом подумал Антон, хотел ее позвать, но вместо этого у него получилось нечто невнятное: «Ма-ка-ка-ка…»
– Покакал, что ли? – обратилась к нему красавица.
Антон улыбнулся и потянул к маме ручки. Но вдруг раздался резкий дребезжащий звонок, и одновременно заговорило, закаркало радио на стене: «Актеры, занятые во втором акте, срочно пройдите на сцену!»
– Ах, как ты не вовремя все делаешь! – с досадой воскликнула мама.
Она вскочила, стала что-то искать, невзначай пышным рукавом платья смахнула со стола несколько коробочек, и все это полетело на голову Антону. Было не больно, но очень обидно. И он уже собрался заплакать, но тут в комнату вбежала запыхавшаяся полная тетенька и истошно заголосила:
– Леночка, Леночка, третий звонок! Кринолин, кринолин быстрее надевай!
– Да тут Антошка обделался!
– Пойдем, пойдем! Я потом сама к нему зайду!
Мама сунула Антону беленький бумажный квадратик:
– Давай сам, ты уже большой, – подхватила двумя руками подол длинного платья и исчезла за дверью.
А Антон, обсыпанный с ног до головы пудрой и блестками, так и остался сидеть на горшке, зажав в кулачке салфетку.
Это было первое разочарование, но далеко не последнее.
На третьем этаже театра находился бутафорский цех. И это был настоящий дворец чудес, чего там только не было! Серебряные мечи с расписными рукоятками, копья, луки, рыцарские доспехи, деревянный конь почти в натуральный рост и карета-тыква на колесиках. Был еще белый пиратский попугай, совсем как настоящий, он даже головой мог качать и крыльями хлопать! И заведовала всем этим царством мамина мама, то есть Антошкина бабушка, а мастерил все эти чудеса маг и волшебник – дедушка.
На столе стояла ваза с фруктами: красные яблоки, пузатые груши, гроздь винограда с блестящими капельками. Антон даже задохнулся от восторга, схватил самое большое яблоко и смачно куснул. Два передних зуба хрустнули и сломались.
– Ну, не плачь, глупенький, – утешала «Ба» рыдающего от боли и обиды Антона. – Это же папье-маше, дедушка яблочки воском натер, вот они и блестят, как настоящие. А зубки у тебя новые вырастут…
– А не вырастут, я тебе сам сделаю. Хочешь – золотые, хочешь – серебряные, или как у бабы Яги – костяные, – вторил ей «Де».
«Всё вокруг не настоящее», – решил для себя Антон.
На сцене пели и водили хороводы веселые зверушки, а за кулисами зайцы дядя Коля и дядя Боря резались в карты и по очереди прихлебывали что-то из термоса, отчего лица у них делались красные и сильно довольные. Подружки-белочки тетя Валя и тетя Рая целыми днями просиживали на лестничной площадке между этажами: вязали шапочки и шарфики, курили сигарету за сигаретой и громко выясняли отношения. Добрый ежик дядя Толя, даже не сняв костюм с иголочками, в перерывах между утренними спектаклями дрых на кушетке в зрительском фойе. Да храпел так, что в гардеробе пришедшие первыми дети-зрители вздрагивали и боязливо озирались.
Но больше всего Антона удивляли, почти пугали, собственные родители. На вечернем спектакле он осторожно выглядывал из-за занавеса. Мама, вся такая нежная и воздушная, стояла на балконе, печально смотрела на луну и прижимала к груди цветок.
– Что значит имя, роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет. Ромео…
И тут появлялся папа! Высокий, стройный, он ловко подтягивался на руках и почти взлетал к маме на балкон. Папа был герой, а мама принцесса! Но потом они выходили со сцены и, стоя в кулисах, сдавленными голосами долго шипели друг на друга.
– Ты опять раньше вышел! У меня из-за тебя лучшая часть монолога пропала!
– Ой, трагедия какая, теперь «Оскара» не дадут!
– Придурок! Бездарь! Режиссерский сынок!
– Истеричка!
В кабинете над столом у деда-режиссера висели два больших портрета: лысый старик с мохнатой бородой и седой дядька в галстуке-бабочке и очках. Антон по малолетству даже думал, что на этих картинках дедушка нарисован, только в разное время. Так как дед с гордостью носил все присутствующие атрибуты: лысину, бороду, очки и «бабочку». И когда он был с чем-то не согласен, стучал в пол массивной тростью и гневно кричал: «Не верю! Не верю!». Антон, как, собственно, и все в театре, деда любил, хотя немного и побаивался. А сам дед боялся бабулю. Когда бабушка, главный бухгалтер, важно шла по коридору театра, молодые актеры вжимались в стены, заслуженные артисты галантно целовали ручку, а безалаберные монтировщики как-то разом трезвели и кланялись в пояс. Оно и понятно, от нее зависело все: деньги на спектакли, на декорации и костюмы, зарплаты и долгожданные премии…
А вот в детский садик Антон не ходил, некому его туда было водить. Мама и папа, как и полагается представителям богемы, спать ложились поздно и рано вставать не любили. Дед-режиссёр вообще, как капитан с тонущего корабля, уходил из театра последний. Под бабушкины грозные окрики и ворчание ночного сторожа, который дверь за ними запирал. Правда, художники «Ба» и «Де» были «жаворонки», птички ранние, но с первыми лучами солнца они скрывались за дверями своего бутафорского царства и носа на волю почти не высовывали.
– Ба, я в садик хочу, – канючил Антон. – Лиза у дяди Толи-гнома туда ходит и Димка у тети Вали-белочки тоже….
– А тебе зачем? – искренне удивлялась «Ба».
– Они там в прятки и «казаки-разбойники» играют!
– Так пойди с монтировщиками в кулисах в прятки поиграй. Их никогда на рабочем месте не найдешь!
– А еще в детском садике рисовать и из пластилина лепить учат, – не сдавался Антон.
– Эка невидаль, – присвистнул «Де». – Вот тебе глина, твори! А хочешь, я тебя маслом писать научу?
– И читать учат, а мне скоро в школу идти, – отчаянно выкрикнул свой последний аргумент Антон.
Но находчивая «Ба» сняла с полки толстенную книгу «Искусство эпохи Возрождения» и усадила Антона изучать грамоту.
Так что Антону пришлось смириться со своей «горькой» судьбинушкой. Целыми днями торчать в театре: бродить по цехам и закоулкам, лазить по декорациям, сидеть на утренних репетициях, дремать в гримерке на вечерних спектаклях, дружить с пузатыми «гномами» и не всегда трезвыми «зайцами» и лишь одним глазком с завистью выглядывать в зал, где шумная и веселая детвора жила настоящей жизнью. «Ничего, скоро в школу пойду! Там все по-другому будет…» – мечтал он.
И вот наступил этот долгожданный день – первое сентября!
В первый класс Антона провожали всей дружной театральной семьей. Мама на курточку обычной школьной формы пришила блестящие пуговицы, а на плечики маленькие золотые эполеты, а «Ба» смастерила изящный галстук-бабочку со сверкающим стразиком в центре.
– Ты мой принц, мой маленький инфант! – прослезилась мама.
Дед-режиссер и бабуля-бухгалтер в стороне от столь важного события тоже не остались. Антону выдали огромную плетеную корзину с цветами, благо, днем раньше состоялась премьера и этого добра в театре было предостаточно. А повезли его в школу на служебном автобусе, декорированном воздушными шарами и разноцветными ленточками.
– Весь мир – театр! Перфоманс должен быть во всем и везде! – категорично заявил дед.
Антон готов был реветь во весь голос, убежать в лес, спрятаться или под землю провалиться. Но спорить с безумной родней было бесполезно, это он уже хорошо знал. Толпа горластых первоклассников, взволнованных родителей и учителей появление Антона оценила по достоинству. Некоторые взрослые просто дар речи потеряли, а детвора с воодушевлением принялась растаскивать с автобуса ленточки и шарики.
