Нелла уткнулась лицом в полотенце.

– Какой ты умник, – порадовался Конхард, который, оказывается, опирался на косяк в дверях, ведущих в комнаты. – Прям душа радуется от того, какой ты умник, но только скажи: отчего тебя так переворачивает, когда король просит найти в подземьях одну маленькую машину?

Илидор вздрогнул при первом звуке голоса Конхарда, потом поморщился, поднялся из-за стола, принялся расхаживать туда-сюда, то и дело натыкаясь на углы мебели, ящики и корзины.

– Когда я улетал из Донкернаса, мне дважды едва не оттяпали ногу, один раз чуть не сожгли и один раз зарядили булыжником в бок, еще немного – сломали бы крыло. Разумеется, всё это сделали при помощи машин. А если я примусь рассказывать, как драконышей дрессируют, используя машины, как с их помощью обездвиживают, наказывают, удерживают взрослых драконов – мы проторчим за этими историями до ночи. Словом, я просто не люблю машины, Конхард, и, заметь, это я еще и слова не сказал о том, как из-за них погибли почти все драконы, а выжившие сбежали из подземий!

Двумя кулаками Илидор ахнул по столу, и звон от подпрыгнувшей посуды прокатился по дому.

– И вот теперь, ты понимаешь, теперь ваш король хочет, чтобы я нашел ему машину! Не камни! Не металлы! Не короткий путь в пропасть! Машину! Серьезно?

Нелла швырнула в Конхарда полотенце.

– Я не умею не бояться машин! – припечатал Илидор, и его крылья снова развернулись, а клубки мглы под ними стали похожи на грозовые тучи. – Это самое злобное зло для драконов, это единственное, чего мы не могли победить, и мы с машинами ненавидим друг друга, но я не умею бороться с ними, а они умеют бороться со мной! Я ничего не могу им противопоставить! Это единственное, что продолжает меня разрушать! Ты доволен?

Как можно выносить тишину векописных архивов, эту особенную тишину, абсолютную, не нарушаемую, а только дополняемую шорохами, бесконечную и гулкую, неустанно напоминающую о том, какой долгий путь проделал народ гномов лишь для того, чтобы теперь кто-то мог прийти в архивы и послушать это молчание?

Правда, почти никто и никогда не приходил в архивы, обиталище векописцев.

Длинные ряды стеллажей, пахнущих каменной крошкой и пергаментом из кожи горбачей, пылью и чернилами. Черные в серых прожилках плиты пола, которые глушат шаги, и кажется, будто векописцы передвигаются по архивам беззвучно, лишь изредка можно уловить шорох мантий или хриплое дыхание старейших. Мерцающий желто-зеленый свет из окон на северной стене: стена выходит к пропасти, за которой вдали – бесконечно высокие стены подземий с текучей лавой.

Иган Колотушка любила смотреть на медленно текущие лавовые реки (чего еще ждать от Иган, она же чудачка!), а остальные векописцы говорили, что от их сияния становится больно глазам. Другим векописцам лучше думалось, когда они перебирали пергаменты или в тысячный раз сортировали записи и каменные таблички, когда дополняли и переписывали каталоги – словом, взаимодействовали с чем-то неподвижным, молчаливым, безопасным.

Иган любила эту тишину архивов, оттеняемую, как музыкой, шорохом мантий или скрипом пера. Этот запах пыли, камня и глубины веков, торжественный и вечный, это ощущение собственной малости и быстротечности перед ликом минувших и грядущих лет. Всё это дышало умиротворением и даже просветлением. Конечно, то же самое чувствовали все прочие векописцы, ибо мог быть только один способ смириться с атмосферой архивов – полюбить её, только один способ примириться с собственной ничтожностью перед ними – принять её как должное. Но едва ли кого из векописцев обуревала такая страсть, какая наполняла дни Иган. Она отличалась от них: и от тех, кто выполнял свою работу спустя рукава, не имея никаких надежд стать чем-нибудь большим, чем переписчик, и от тех, кто мог существовать только в ритме и гармонии покрытых пылью преданий, становясь тенью событий прошлых веков, не способных говорить и помышлять о чем-то ином… о жизни за пределами архивов и даже самого Гимбла, о живой, а не пергаментно-каменной истории, застывшей где-то там, в глубине гор, о нераскрытых секретах и нерассказанных историях дальних подземий, до которых теперь, спустя столько времени, можно добраться лишь двумя способами: совершенно случайно или очень хорошо зная, где нужно искать.

Потому, мечтая о старых тайнах глубинных подземий, Иган продолжала всей душой любить архивы: она была уверена, что только вместе они, глубины и архивы, могут дать гномам их подлинную и полную историю. Словом, Иган Колотушка была чудачкой.

Да, почти никто не приходил в обиталище векописцев, потому всем надолго запомнился день, когда застывшая тишина этого места была разрушена старшим стражем Приглубного квартала Йорингом Упорным.

– Что значит: вы не подготовили списки? – донесся до Иган чужой голос, низко-рокочущий, и она оторвалась от созерцания лавовых водопадов, не веря собственным ушам.

Никто и никогда не разговаривал в архивах таким тоном, с такой страстью и столь громко! Даже старший векописец Брийгис Премудрый куда сдержанней распекал переписчика, залившего мраморный стол чернилами! А кто, спрашивается, осмелится звучать в архивах громче Брийгиса? Разве что Югрунн Слышатель!

– Давайте-ка еще раз! – бушевал незнакомый голос (нет, он совершенно точно не принадлежал королю!). – Вам вчера направили запрос: так и сяк, почтенные, поднимите-ка жопы и распишите нам все места, где мог быть утерян бегун! У вас же всё записано!

– Но ведь только вчера… – начал было голос Брийгиса, однако незнакомец не дал ему договорить:

– Вас тут прорва! И все грамотные! Да пусть меня покрасят! Чем вы занимались целый день? Почему до сих пор…

Иган оставила свой пост у окна и поспешила на звук: мимо полок и стеллажей, мимо мраморных столов, сбивающихся в кучки векописцев, вслед за некоторыми, кто тоже несся на звук ссоры, чтобы узнать, кто это смеет повышать голос на Брийгиса Премудрого, и выразить всяческое порицание такому поведению.

Брийгис, в своей всегдашней серо-черной мантии, стоял прямо в арке, отделяющей зал от привходья, стоял боком к залу, и свет лампы освещал профиль старшего векописца, его лысый череп, крупный нос, кустистые брови, под которыми едва видны были глаза, вытатуированную на виске чернильницу с пером. Его собеседника, точнее, того, кто так возмутительно кричал на весь архив, Иган не видела: его заслоняли другие векописцы.

– Да ведь только на поиски источников по каталогам… – Брийгис отер лоб, обернулся в поисках поддержки к залу, и лицо его просияло при виде Иган. – А вот и та, кому виртуозно удается систематизация множества данных в сжатейшие сроки, верно, дорогая?

Иган, чуть порозовев щеками от такой щедрой похвалы, подошла. Конечно, ей виртуозно удается систематизация, но это не потому что Иган особенная, а потому что добросовестная и еще молодая. Векописцы старой школы, ровесники Брийгиса, давно утратили ловкость пальцев, остроту взора и цепкость памяти, а среди молодых – множество нерадивых. Многие искренне болеют душой за собственную историю, но немногие понимают, как великие деяния предков связаны с необходимостью снова переделывать списки табличек и пергаментов.

Возмутителем архивного спокойствия оказался гном возраста Иган или чуть старше: юность давно осталась позади, но про старость еще можно всерьез не задумываться. Был он одет в доспехи стража, кожаные с пластинчатыми вставками, с перевязью без ножен на поясе – значит, страж из приглубных кварталов, который ходит в дозор по ближайшим подземьям. А его оружие – видимо, топор, снятый, конечно, только по необходимости: было бы страшным неуважением прийти в архив вооруженным. Обычно-то гномы таскали топоры и молоты всегда, даже если собирались в харчевню, в лавку или за водой к реке Галан: уверяли, что без оружия ощущают себя, во-первых, голыми, а во-вторых, такими легкими, словно того и гляди свалятся вверх и убьются о каменные своды.

Лицо у стража было хмурое, резко очерченное, складки между бровями и привычно выдвинутая челюсть давали понять, что упрямство – самая главная черта нежданного гостя, и проявляет он её направо и налево очень охотно, постоянно и без всяческой оглядки на действительность. И словно со стороны Иган увидела стоящую перед ним себя: коренастую гномку в серой мантии, с вечно торчащими во все стороны темными волосами, с вечной полуулыбкой на губах. Как раз такую, какую этот стражий гном просто сожрет в следующий миг, если только Брийгис отойдет хотя бы на шаг.