– Это негласное название для сообщества миров нашей планеты по количеству развитых параллелей.

– А остальные, получается, не развитые?

– Ну что вы, молодой человек, – доктор заскрипел, изображая смех. – Развиты все в той или иной степени, только один пошел в первый класс, а второму выдали диплом об окончании института. Всему свой срок, и свое время, и обижаться на это, право слово, не стоит.

Я смутился, а доктор снова издал скрипящие звуки смеха.

– Вы лучше думайте о тех возможностях, которые перед вами откроются, молодой человек. Окунуться с головой в миры Ланье, насладиться работами Дэрнулуа и Належко, услышать чарующие звуки, рожденные великим талантом Балланисто. О, как я вам завидую. Та-да-та-та та-да, – док издал серию невнятных звуков, аккомпанируя правой рукой по воздуху.

Меня же передернуло от прикосновения холодного металла к коже. Один из ассистентов доктора прикрепил к голове обруч с тонкими жилами, Я задрал голову и обнаружил, что провода от прибора уходят под самый потолок в лоно неведомого машинного монстра, исключительно хищного, потому как ничем иным этот странный аппарат над головой быть не мог.

– Доктор, – заговорил я, пытаясь отвлечься от страшных мыслей, – а можно мне заодно парочку языков из родного мира закачать. Китайский там или японский.

– Увы, – доктор Луи вздохнул. – Метод профессора Малковича применим только к космо. Да будет вам известно, молодой человек, данный язык был создан искусственно именно для целей быстрого внедрения в сознание. Для всего остального нужно время, желание и труд. Да-с, желание и труд.

– Но ведь не всем даются языки, – возразил я.

Луи кивнул, соглашаясь.

– Маленечко таланта еще никому не помешало, молодой человек.

Этого товарища, да мне в помощь, когда мать заводила извечные монологи о лени. Ну не давался мне английский, хоть бей по голове хрестоматией русской литературы конца девятнадцатого века. Все эти «паст индефениты» с их длительными совершенными запутывали в конец. Зачем, скажите на милость, придумывать десятки времен, когда по факту существует только три: настоящее, будущее и прошлое. И простое это прошлое или длительное, кому какая разница? Это я еще молчу про таблицу глаголов, которым один умный человек дал верное определение – неправильные. В свое время «фогет», «фогот», «фоготенны» изрядно попортили жизнь, выйдя двойкой в четверти и сорванной поездкой в Питер.

Даже сосед Костян не оценил в полной мере моих страданий, процитировав самое главное правило в русском языке: был, есть, буду есть. Так себе шуточка, из разряда армейских. Впрочем, этой весной Костику выдалась незабываемая возможность пополнить кладезь юмора в казармах под Хабаровском.

– Да-сссс, – зашипел Луи, вырывая меня из плена воспоминаний. Взгляд его, долгий и внимательный, уставился в пространство над головой. Док долго шевелил губами, словно читал один ему видимый текст и, наконец, произнес: – сейчас мы погрузим вас в состояние глубокого сна, а когда вы придете в сознание, будете говорить на космо лучше, чем на родном. Это я вам обещаю, молодой человек.

Доктор ошибался. Очнувшись от забытья, я ни слова не понял из его бормотаний. Даже русские слова, легко узнаваемые по-отдельности, с трудом соединялись в логическую цепочку предложений.

Луи на все это безобразие лишь мотал седой головой, подолгу останавливая задумчивый взгляд на моем кадыке. Смотрел он дико, отчего начало закрадываться подозрение – еще одно движение и ловкие пальцы азиата сомкнуться кольцом вокруг шеи. Убьют, а после утилизируют останки неудавшегося эксперимента по методу профессора Малковича.

Кажется, я начал паниковать и дергаться в попытках подняться. Даже стал кричать, но тут на помощь доктору пришел ассистент – здоровый парень баскетбольного роста. Я попытался выразить свой страх и отчаяние, но так и не смог подобрать нужных слов, одни лишь жалостливые звуки. Ассистент одарил меня тоскливым взглядом, кивнул, а после взял один из проводков в длинные пальцы и свет померк.

Очнулся от тяжелой, пульсирующей боли в висках. Перед глазами ходили разноцветные круги и эллипсы, так что не сразу признал знакомую комнату в казарме. Только тогда я был один, а сейчас скорее чувствовал, чем видел, присутствие еще одного человека.

Попытался повернуть голову, но замутило так, что пришлось задержать дыхание: слишком высока была вероятность вместе с воздухом извлечь наружу содержимое желудка.

– Спокойно, молодой человек, старайтесь как можно меньше двигаться. Скоро вам станет значительно легче.

Луи… док Луи… пожилой азиат. В голове возник образ огромной машины с клыкастой пастью, в зев которой меня запихивала толпа грустных ассистентов.

– В своей практике я не сталкивался с подобными случаями, однако господин Малкович подробно описывал моменты отторжения подсознанием его метода. Ничего страшного не произошло, просто потребовалось больше времени.

Я почувствовал шершавую ладонь старика на лбу.

– Ну вот, – произнес он удовлетворенно: – температура спала, а головные боли скоро пройдут. Все хорошо, молодой человек.

– А как же язык? – возмутился я, заметив, что Луи собрался уходить.

– Язык? – и без того узкие глаза доктора превратились в две щелочки, собрав вокруг паутинку морщин. – А собственно, на каком языке мы с вами разговариваем, молодой человек?

Оставив меня в полном недоумении, доктор покинул комнату. Но долго в одиночестве находиться не пришлось. На смену пожилому азиату пришел свежий и выспавшийся Хорхе.

– Как дела? – с ходу поинтересовался наставник.

– Да как-то странно, – медленно произнес я, пробуя на вкус слова, новые и одновременно такие знакомые. Словно припоминал хронологию давно забытого события, урывками вытаскивая его из тумана небытия.

Хорхе одобряюще улыбнулся:

– Скоро пройдет.

– Спасибо, – сказал я, чтобы хоть что-нибудь сказать. Мои мысли метались загнанным зверем, пытаясь отыскать аналог произнесенного слова на родном языке. Не хватало еще забыть русскую речь, после отторжения подсознанием метода неизвестного Малковича. И учи потом великий и могучий, который хоть и имел всего три формы времени, по ощущениям был куда сложнее английского.

Спасибо, благодарю, премного благодарен, вы очень любезны, мерси. Я внутренне выдохнул с облегчением. Синонимы благодарности обнаружились, а вместе с ними и другие знания по русскому языку.

– Готов к занятиям?

– Готов, – отрапортовал я и добавил: – хорошо, что есть парочка дней в запасе.

Улыбка на лице Хорхе осталась, а вот глаза его в один миг стали серьезными.

– Луи, старый шельмец, – пробормотал наставник, и чуть громче, пояснил: – операция заняла больше времени, чем планировалось.

– Больше, это сколько?

– С учетом восстановительных процедур два дня. Поэтому занятия твои начинаются через три часа. Ну, так как, готов к бою курсант или дать отлежаться денек?

– Нормально… Схожу.

Хорхе одобрительно кивнул и, пожелав скорейшего выздоровления, покинул комнату.

Два дня… два дня. Это сколько же времени прошло в моем родном мире? Так, спокойно, Петруха, все расчеты сейчас сделаем. Если верить прочитанным талмудам, один час в моем мире равен пятидесяти трем здешним. Прошло двое суток, то бишь сорок восемь часов. Это что же получается… Получается, что родной дом я покинул час назад? Или даже меньше того?

Побыть потрясенным в полном одиночестве мне не дали.

Дверь открылась и в комнату вошел сосредоточенный парень. Увидев меня, он на мгновенье замешкался, но тут же оправившись, представился:

– Николас Вейзер.

– Петр Воронов. Мы соседи?

Он кивнул и направился к окну, показывая всем своим видом отсутствие интереса к дальнейшей беседе. Ну и ладно, мы люди простые, напрашиваться не будем.

Николас был обычным белобрысым парнем с ничем непримечательной наружностью. Таких сотни ходит по улицам городов моего мира, в джинсах или трениках, с папиросой в зубах или без оной, с серебряной цепочкой на шее или сережкой в ухе. Мой же сосед был облачен в безликий темно-серый костюм делового человека, одного лишь галстука не хватало для полного комплекта.