Спустя две недели после злосчастной гонки в Монце, Гранин пережил позорную неудачу, если не сказать унижение, сойдя с дистанции на трассе в Сильверстоуне. В Британии его неплохо знали, и публика была к нему благосклонна, ведь спортивная пресса восторженно писала о восходящей русской звезде, которую не прочь были приобрести такие великие британские команды, как "Вильямс" и "Макларен". Какого же было разочарование болельщиков, когда уже на втором круге после старта Гранин вылетел с трассы. На этот раз все обошлось без травм, но его машина получила серьезные повреждения. Поскольку обе передние шины при осмотре оказались лопнувшими, многие сочувствовали невезению Профессора. Правда, мнение это не было всеобщим. Варламов, как и следовало ожидать, высказал в узком кругу свою точку зрения. Он считал, что ссылка большинства на роковое невезение – просто образец милосердия. Теперь Варламов довольно часто повторял свою излюбленную фразу: "водительский просчет".

Еще через две недели на гонках в Германии, на одном из самых трудных состязаний, общепризнанным героем которых Гранин стал в прошлом году, блестяще выиграв в жесткой конкурентной борьбе с очень сильными гонщиками, выступающих на великолепных машинах, настроение уныния, нависшее подобно грозовой тучи над боксом команды "Дрим-Моторс", стало почти физически ощутимо. Гонки заканчивались, и лидирующие машины пошли на последний круг, а бело-красного "Порше" Гранина все еще не было видно.

Дремин, стоящий на "мостике" в окаменевшей неподвижной позе, с убитым видом посмотрел на Видова. Тот опустил глаза, прикусил губу и покачал головой. Дремин отвел свой горький взгляд и задумался. Рядом, на складном шезлонге сидела Лера. Ее нога все еще была в гипсе и покоилась на покрышке, а возле спинки стояли костыли. Девушка наотрез отказалась возвращаться домой до завершения сезона, стоически терпя свою травму (правда, по заявлению врачей, с операцией можно было подождать, и их мнение давало ей козыри в непростом разговоре с отцом). В одной руке Валерия держала авторучку, в другой – хронометр, а на коленях лежал раскрытый блокнот. Она в отчаянии грызла ручку, и по ее лицу было видно, что она вот-вот расплачется. За ее спиной стоял Варламов и брат. Главный механик бесстрастно следил за ходом гонок, и только саркастическая ухмылка изредка выдавала его мысли. На лице же Дмитрия не было ничего, кроме холодного презрения.

– Одиннадцатый! Ну и водитель! – с безмерным раздражением воскликнул он, взглянув на огромное табло. – Ничего себе рекорд для чемпиона мира!

Варламов пристально испытующе взглянул на него, скривил губы в довольной усмешке и изрек:

– Еще месяц назад он был твоим кумиром.

Дмитрий покосился на сестру. Та еще покусывала авторучку, а глаза были полны слез. Переведя взгляд на Варламова, Дмитрий сказал:

– То было месяц назад.

Бело-красный "Порше" лихо подкатил к боксу и, резко затормозив, остановился. Шум его мотора затих, и из кабины выбрался Николай Князев. Сняв шлем и взяв полотенце из рукодного из механиков, он утер лицо и начал стягивать перчатки. Он явно был доволен собой и широко улыбался, словно рекламируя зубную пасту. Причина была весомой: он пришел на финиш вторым, совсем немного уступив лидеру – немцу Фишеру на более мощном "Заубер-Мерседес С11" последней версии.

Дремин подошел к нему, похлопал по спине и радостно воскликнул:

– Великолепно, Ник! Ваш лучший результат, да еще на такой трудной трассе. Второе место и уже дважды в этом сезоне. – Он улыбнулся. – Знаете, я начинаю думать, что мы еще сделаем из вас первоклассного гонщика.

Князев снова расплылся в самодовольной улыбке.

– Вы еще не то увидите! До сих пор я еще не мог показать всех своих возможностей. Я просто пытался улучшить ход машины, которую наш главный механик приводит в негодность между гонками. – Он с хитрой улыбкой взглянул на Варламова и подмигнул. Тот ответил ему усмешкой. Между ними, несмотря на разность в возрасте, различие характеров и интересов, было что-то общее. – На следующих гонках буду первым, – без тени сомнения заявил Князев.

Дремин снова улыбнулся. Улыбка давалась ему с трудом, и виновником этого был не Князев. За один короткий месяц Дремин сильно постарел, потерял в весе и, хотя все еще не производил впечатление человека худощавого, однако лицо его осунулось, морщины стали глубже, а седины в волосах прибавилось.

Трудно было предположить, что одно лишь падение его суперзвезды, даже такое внезапное и неожиданное, могло вызвать в нем столь драматическую перемену. Но предположить, что была и другая причина, было также сложно.

Он сказал:

– Если не учитывать, что Валдис Бразаускис и еще трое-четверо отнюдь не слабых парней заявляют о том же самом, я готов поверить вам.

– Валдис Бразаускис! Сегодня я привез ему минуту! И в Венгрии он будет глотать мою пыль, – заносчиво ответил Князев.

– Ну-ну… Дай-то бог. Не сглазьте свою удачу, Ник. Она нужна не только вам, но и команде, – сказал Дремин и повернулся на шум подъезжающей к боксу машины.

Из "Порше" вылез Гранин, стянул шлем и, взглянув на свою машину, сокрушенно покачал головой.

– Ну и ладно, Серж! – сказал подошедший к нему Дремин, и в его голосе не было ни горечи, ни гнева, ни осуждения, только на лице его можно было прочесть выражение безнадежного отчаяния. – Нельзя же все время быть первым, в конце концов!

– На этой машине – нет. Не могу…

– Что вы хотите сказать?

– Черт-те что творится с движком!

– А что такое? – с беспокойством спросил Дремин.

– Сам не пойму. Не развивает полной мощности.

Подошедший к ним в этот момент Варламов с бесстрастным лицом выслушал ответ Гранина.

– С самого старта? – спросил он.

– Не волнуйтесь, Василич. К вам это не имеет никакого отношения. А чертовски забавно было все это – то захлебывается уже на десяти тысячах, то раскрутится до двенадцати. То поддаст, то снова спустит. Я выжимал из него полную мощность раз пять или шесть, но ненадолго. – Он повернулся и снова хмуро и задумчиво посмотрел на автомобиль, словно пытаясь разгадать причину странного поведения техники.

Варламов и Дремин переглянулись.

Когда сгустились сумерки, трек легендарного Нюрбургринга был уже пуст. Только редкие дежурные служащие еще оставались здесь, приводя в порядок многочисленные помещения на главной трибуне и вокруг огромного комплекса автодрома. У бокса, все еще занимаемого командой "Дрим-Моторс" виднелась одинокая фигура Дремина. Он стоял, засунув руки в карманы костюма, глубоко задумавшись. Однако он не был так уж одинок, как ему, возможно, казалось. Неподалеку от бокса команды "Заубер-Мерседес", соседствующего с ним, в тени притаился кто-то в темной куртке. Гранин обладал способностью сохранять абсолютную неподвижность и беззвучие, и эта способность позволяла ему сейчас оставаться незамеченным. За исключением этих двух фигур на протяжении всего трека, казалось, вымерло все живое. Все, кроме звука. Сначала где-то далеко, но все ближе и ближе нарастал вой мощного двигателя, и вскоре из-за поворота на прямой появилась гоночная машина с включенными фарами. "Порше" сбросил скорость как раз напротив того места, где притаился Гранин, затем стала резко тормозить, раскалив диски тормозов до красного свечения, и остановилась у бокса "Дрим-Моторс". Из машины вылез главный механик и снял шлем.

Дремин спросил:

– Ну, как?

– Чушь собачья! – Голос Варламова не выдавал никаких эмоций, но глаза смотрели жестко и холодно. – Машина летела как птица. У нашего чемпиона слишком развито воображение. Я вам скажу вот что, хозяин, тут уже что-то больше, чем водительский просчет.

Дремин в нерешительности потер подбородок. То, что Варламов безукоризненно сделал пробный круг, еще ничего не доказывало. По сути дела, он никоглда в жизни не смог бы развить такую скорость, с какой ездил Гранин. К тому же машина могла барахдлить только тогда, когда мотор нагревался до критических значений, а сейчас такого случиться не могло. Один круг, это только один круг, а не целая гонка на пределе возможного. Наконец, все эти гоночные двигатели, стоимостью в сотни тысяч долларов, настолько капризные создания, что вполне способны приходить в расстройство и тут же самовосстанавливаться без какого либо вмешательства человека, ведь по сложности и точности механических систем они мало чем уступали ракетным или авиационным двигателям, а одной электроники и датчиков было напичкано не один десяток килограммов.