Я училась в музыкальной школе игре на фортепиано, посещала всевозможные кружки в школе, ездила на олимпиады, была старостой класса, звеньевой, пионервожатой. Мы ходили в походы всем классом, собирали гербарии, купались в речке, проводили летнюю смену в пионерском лагере. А еще у нас была школьная отработка и общественный труд: мы ухаживали за одним из сельских парков и пололи колючки на речке. Веселой, шумной толпой шли на отработку с лопатами, мотыгами, граблями и ведрами. Попытка сельской администрации окультурить землю у речки руками школьников оказалась провальной: сейчас там те же дикие колючки. А о нашей бурной деятельности напоминают куски сетки-рабицы, остатки развалившегося забора. Зато деревья в парке, тогда только высаженные, выросли и радуют глаз своими могучими кронами. Не зря, значит, мы копали там канавки для полива и регулярно чистили их.

***

Говорят, что все мы родом из детства, подразумевая нашу уверенность в себе или закомплексованность, нацеленность на успех или, наоборот, нетребовательность к жизни. Мне повезло получить от родителей все то, что делает людей сильными. Для мамы я всегда была умницей и красавицей, и она не забывала говорить мне об этом к месту и не к месту. А папа твердил, что я не как все, правда, не уточнял, хорошо это или плохо, наверное, сам не мог определиться.

По маминой линии все женщины в роду были яркими, фигуристыми, статными, все очень трудолюбивые и умелые. У нас дом был убран вышивкой и рукоделием, на стенах висели вышитые картины, а на диванах подушечки. Мы щеголяли в затейливых вязаных носках, шапках, перчатках. Это все от дворянки-прабабушки Анны, она была белошвейкой и вышивальщицей, чем держалась в ссылках; всех нас приучила.

Бабушка же любила готовить, особенно печь, сама рецепты придумывала. Она придерживалась того отношения к продуктам, при котором прокисший молочный суп не выливали собаке, а творили из него тесто и пекли пышки. Она завела нам обычай каждое утро оставлять на печке эмалированный кофейник, в котором на день варила какао. Мы в течение дня пили этот божественный напиток со всевозможными плюшками, это был наш перекус и полдник.

И бабушка, и мама считали, что правильное питание и сон за час до полуночи это основа основ здоровья. Никогда у нас не было бутербродов на завтрак, только каши из всевозможных круп по очереди, включая миксы, что-нибудь из творога или печеное, типа блинов и оладий. Прекрасно помню, что понедельник был гречневым, все завтракали гречкой с молоком или по-солдатски – с луком, вторник – ячневый, потом пшеничная каша, четверг радовал творожной запеканкой или сырниками, пятница была «вольной» – выполнялся чей-нибудь определенный заказ, и мы спорили, кому чего больше хочется, папа всегда заказывал яичницу. Суббота и воскресенье были мучными на радость любителям меда и сгущенного молока.

На уроках иностранного языка учительница обязательно спрашивала, как мы начали свой день, чем завтракали. У всех был стандартный ответ: «Ich trank denTee²». Мне же приходилось невольно расширять словарный запас, честно докладывая, что я ела Buchweizen-Brei³, Spiegelei⁴, Guarkpfannkuchen⁵ и прочее.

На обед в нашем доме обязательно нужно было съесть хоть капельку первого. Я теперь как моя мама делаю испуганное лицо и заклинаю своих детей, если они отказываются от супа: «Один раз в сутки бульон должен быть в желудке!» Мама сызмальства кормила меня всеми продуктами, и я все ела и не знала, что чего-то можно не любить. Также и мои дети с удовольствием уплетают печень, грибы, рыбу, кабачки, кисель и прочее, чего многие не едят совсем. Я до сих пор не признаю вредной еды и полуфабрикатов, несмотря на разнообразие предложений в магазинах. В еде должна быть энергия рук, ее приготовивших, и жар огня.

У меня с младенчества обнаружился свой пунктик: чистота и порядок. Мама говорит, что смотреть на меня можно было только сквозь смех и слезы, потому что я все время что-то мыла любой тряпочкой или вещью, которую могла достать, даже если это была чистая вещь из стопки неглаженого белья или грязный носок из стирки. Что я всегда чистила ведра, лопаты, мотыги во дворе под краном, мыла всю обувь подряд, лишая родителей обувки, подметала двор, вынося мусор просто за калитку.

– Хозяйка растет! – смеялись женщины на мамины жалобы, когда она рассказывала, как я вылила собакам полкастрюли борща, чтобы вымыть ее.

– Не поверите, чуть не плачу, а хвалю ее, когда приходит доложить, что помыла всю посуду, только три тарелочки разбила и у двух чашечек ручки откололись!

– Ничего, других не заставишь!

– А у этой хоть отбирай все! Хоть прячь!

В селе традиционно убирались во дворах к Пасхе, мыли окна, белили и окапывали деревья, красили заборы. Я не могла остановиться до зимы! Так до зимы и подбеливала стволы и окапывала деревья красивым кольцом.

– Марта, зачем ты делаешь это? Уже не надо, – говорил мне папа.

– Красиво же, – не понимала я его.

– Это бессмысленно, подбеливать деревья сейчас, – настаивал он.

– Я не для смысла, пап, для красоты. Смотри, какие они беленькие, как в гольфиках! Красиво.

Мой практичный папа этого не понимал. И он же выговаривал мне, называя мою тягу к чистоте излишне рьяной, когда я упала с пирамиды стульев, составленных мной, чтобы вытереть пыль с шифоньера. А я, бережно качая перевязанную кисть руки, сквозь всхлипы объясняла, что пыль мешает мне дышать и нехорошо пахнет.

В десять лет на Восьмое Марта бабушка подарила мне невероятной нежности ночную сорочку, отделанную кружевом. От восторга я прыгала и хлопала в ладоши.

– Ее надо простирнуть немного, пока не надевай.

– Я сама!

– Только стирай аккуратно, чтобы кружево не порвалось, и в чуть теплой воде.

Ко мне как раз пришла Аня, моя подружка, и ждала, пока я управлюсь, чтобы вместе пойти гулять. Я стирала в тазике очень осторожно, боялась испортить, но выжимать стала с помощью Ани, скручивая с двух сторон, как мешковину. Как же я плакала, увидев результат! Мне было стыдно смотреть бабушке в глаза и безумно жаль ночнушку. Сорочку починили, как смогли, я спала в ней, пока она не стала короткой, как майка.

С ранних лет моей домашней обязанностью стала уборка и всем от меня было тесно. Я вывешивала на дверях прихожей объявления «Уважайте чужой труд! Разувайтесь строго на коврике», в кухне красовалось «Ставьте посуду в раковину, не оставляйте на столе!» Доставала всех, папа говорил, что я маленький тиран, и он боится что-то сделать не так. А я отвечала, что ничего особого не требуется, просто класть все на место.

– Пап, ну почему ты расческу положил не на полку, а на подоконник? – недоумевала я.

– Да, боже мой, Марта! Ну, положил и положил, какая разница? – возмущался он.

– Некрасиво и беспорядок, сам же потом вечно спрашиваешь, видел ли кто твои вещи! Клади ровно на то место, откуда взял!

– Мне жалко ее мужа, – смотрел папа на маму.

Мне становилось тревожно, как будто я сделала что-то плохое, ждала маминого ответа.

– Умница моя, – целовала меня мама, – найдет себе любителя чистоты и все будет хорошо.

Я облегченно улыбалась: действительно, зачем мне поросенок?

В конце концов, последним написанным мною плакатом стало известное «Чисто не там, где убирают, а там, где не сорят». Потом я уже поняла, что далеко не всем нужен порядок, многих он напрягает, и взрослых людей не переделаешь. Зато вокруг меня всегда было чисто и красиво.

Когда я ела, то стелила себе на стол небольшое вышитое вафельное полотенце, бабушкин подарок, ровно раскладывала на нем ложки, вилки, чашку.

– Смотрите, ни одной крошки! – хвалилась я после еды.

– Умница моя и красавица, – говорила мама.

Папа возводил глаза долу.

– И локти я ни разу от туловища не отвела! Я прочитала, что раньше дворянам-офицерам во время обеда давали две книжки, они удерживали их локтями, прижав к туловищу. Правильные манеры прививали!