Все приезжие в селе жили своими улицами и кварталами, которые пристраивали к Старому селу, и называли Новым селом. Так и были у нас улицы украинцев, грузин, дагестанцев, немножко евреев, чеченцев и мы. Не помню, чтобы в Новом селе кто-нибудь называл улицы по названию. Если нужно было что-то объяснить, то звучало это так: «Где грузинская пекарня стоит, знаешь? Вот справа от нее аптека!» или «В ларек возле харьковцев хорошие арбузы привезли. А дыни у ногайцев лучше брать, они двумя машинами у дагестанской конторы встали»

Внешний вид улиц, порядки, и нравы у всех отличались. Дома строили по-разному, палисадники с цветами были только у нас на улице и у казаков; у грузин дворы увивались виноградом и дома красиво обкладывались камнем; у дагестанцев вообще не было зелени, почему-то они ее не любят; чеченцы ставили огромные дома и высокие заборы с коваными орлами на воротах.

В Старом селе испокон веков жили казаки. Там был большой клуб, переделанный из бывшего храма, огромная библиотека, рынок и два парка с памятниками воинам. В Новом селе стоял свой маленький клуб, небольшая библиотека и музыкальная школа. И тут и там имелись свои детские сады и больницы. Школа была одна, в Старом селе, большая, в несколько корпусов, где учились в две смены.

Новое село считалось прогрессивным, потому что приезжие привозили с собой какие-то новые веяния, привычки, манеру одеваться, свою речь. А коренные сельчане приходились друг другу родней с седьмого колена, носили всего четыре фамилии, пели казацкие песни, справляли свадьбы и поминки по своим обрядам, и жили в побеленных домах из самана с голубыми ставнями.

Две части села разделялись небольшим прудиком, полном белоснежных уток и гусей. В этом пруду не купались, ходили на речку, потому что он был заросшим камышом, там жили змеи.

Мои самые ранние воспоминания о детских годах – это постоянное солнце, добела выгоревшие волосы, несколько обязательных крупных веснушек на носу, подранные коленки и ватага друзей.

Помню детский сад, утренники, концерты, выступления, в которых я всегда была на первых ролях. Мы танцевали и лезгинку, и польку-бабочку. Я хорошо пела, стихи читала громко и с интонацией. Мои рисунки всегда висели на стенде в холле сада, потому что рисовала я замечательно. В школу меня провожали как будущую отличницу. Музыкант из детского сада пришла к нам домой и уговорила родителей отдать меня, «такую талантливую девочку», в музыкальную школу.

Среди наших родных и знакомых нет ни одного человека, кто не знал бы, что азбуку я выучила самостоятельно. Моя мама так гордится этим, что до сих пор при случае рассказывает, как я, еще совсем маленькая, прибегала к ней с какой-нибудь книжкой и спрашивала: «Какая это буква?» Мама всегда была занята, работа, семья и немалое хозяйство постоянно требовали ее рук. И когда мама с удивлением обнаружила, что я знаю все буквы, то объяснила мне как надо читать. Сколько себя помню, я всегда читала. Книги для меня – это особый мир. У нас дома была большая библиотека. Книжные шкафы стояли в моей комнате, и я с трепетом расставляла книги в придуманном мной порядке, систематизировала их по жанрам, отделяла классиков от современников. Я перечитала все, что было, кроме фантастики. Фантастику не любила.

Школьные годы для меня – очень счастливое время. Школа у нас была особенная, знаменитая на весь регион, потому что наши ученики всегда брали главные места и награды во всех олимпиадах и соревнованиях республики. В педагогический состав школы входило несколько заслуженных учителей республики. Самым главным для нас, всю жизнь вызывающим ностальгию и заставлявшим писать письма учителям, был особый дух школьной жизни, особая атмосфера, близкое отношение учителей к ученикам и культ правильной речи. В нашей школе сильны были гуманитарные дисциплины. Будучи взрослой, я узнала, что в село еще после революции была сослана за какие-то грехи юности некая дворянка, выпускница Смольного. Она была назначена завучем школы и со временем превратила ее в образцовую. Именно она отбирала учителей, воспитывала в них особое отношение и требовательность к ученикам. Мы учились при стареньком директоре, который был ставленником и учеником этой смолянки. И он, и еще некоторые старые учителя говорили так, как уже не говорили мы: коммунизм, социализм и прочие –измы они произносили мягко, как будто с мягким знаком, а, например, музей, крем и текст мы слышали только через «э». Уже тогда нам это было смешно так же, как смеются сейчас мои дети, читая на форзаце своих учебников именно такие правила произношения этих слов. Они смеются, а я чувствую себя динозавром, потому что слышала эту речь от людей, которые не понимали, что можно говорить иначе.

В нашей многонациональной школе дети не проводили разницы между собой, дружили, ходили в гости, влюблялись. В СССР не было толерантности, была нормальная дружба народов. И религиозная принадлежность тогда никого не волновала, потому что все мы доказывали своим бабушкам, что Бога нет, что религия – это опиум для народа, что только партия – ум, честь и совесть нашей эпохи.

Вспоминая себя в детстве, я начинаю улыбаться, и тепло разливается в груди. Школьные годы – вечный праздник для меня! Наше постоянное южное солнце, белые воротнички и манжеты на форме, белый фартук, белые гольфы и огромные банты в косах. Я всегда пребывала в самом жизнерадостном настроении, мой рот был постоянно растянут до ушей, а жажда жизни лишала покоя.

Учеба давалась легко, особого внимания я ей не уделяла, схватывала все на лету и запоминала накрепко. От нетерпения поскорее узнать, что мы будем проходить в этом году, я прочитывала все учебники целиком, только получив их в библиотеке. Поэтому потом далеко не всегда готовилась к урокам. Я и до сих пор во многом довольна легкомысленна.

Мне нравилась наша школьная жизнь. Я с удовольствием и гордостью была октябренком, а потом с нетерпением ждала приема в пионеры. Нас, отличников и активистов, принимали в октябрята и пионеры раньше, чем всех остальных. От этого мы гордились еще больше. Осенний ветер с моря, так называемая моряна, не мешал нам ходить в куртках нараспашку: все должны были видеть алый галстук на груди! А уж когда в рамках культурной программы нас приняли в тельмановцы, и мы стали носить еще и синие галстуки, как пионеры в ГДР, то счастью не было предела! Клич «Seit bereit! – Immer bereit!¹» я помню до сих пор, так и хочется вытянуться в струнку и вскинуть руку.

Мне нравилось готовить стенгазеты, выступления для младших классов, концерты для сельского клуба или школьные «А ну-ка, девочки!» Каждый месяц мы должны были показывать спектакли на немецком языке для тех, кто первый и второй год учил язык. До сих пор, общаясь с одноклассниками по телефону, мы вдруг выдаем какой-нибудь стишок на немецком или начинаем петь песенки, чем несказанно удивляем своих детей, учащихся из-под палки.

С искренним патриотизмом каждый год мы всей школой ходили на первомайскую демонстрацию и на праздничный парад в День победы. В Старом селе перекрывали движение по главной улице, до вечера она была пешеходной. Шумное веселое шествие школьников, сельской администрации и прочих активистов. В руках у всех ветки сирени, лозунги, плакаты, флаги. В парке, у памятника Неизвестному солдату, читали стихи, пели песни, произносили речи. Все село было там. У меня есть фотография, где мы с одноклассницей несем почетный караул у памятника. Это была честь. Мне смешно видеть свое серьезное лицо на этой фотографии: насупленные брови, поджатые губы, напряженная мина – старалась соответствовать чести!

После официальной части праздника в парке продавали эклеры с белковым кремом и кока-колу. Для нас начиналось пиршество под открытым небом. Ни разу после детства мне не попадались такие эклеры, какие были тогда. Сейчас почему-то трубочка всегда бывает высушенной, хотя заварное тесто одно из самых нежных, а уж начиняют вообще неизвестно какой пластилиновой массой. Много лет майские праздники ассоциировались у меня со вкусом этих пирожных, кока-колы и с салатом из первой редиски и зеленого лука с нашего огорода, и первых парниковых огурцов. Дома нас ждал праздничный ужин, потому что все праздники искренне отмечались и в семьях.