Металлическая дверь камеры закрылась за спиной Томмазо. Лязгнул замок, и тюремщик потопал по коридору. Камера с синими стенами, кое-как освещенная тускловатым дневным светом из небольшого окна, имела форму вытянутого прямоугольника. У входа слева располагались умывальник и унитаз, отгороженные белыми пластиковыми ширмами. По обе стороны окна стояли две койки. На одной лежал, закинув руки за голову, рослый африканец в джинсах и футболке с портретом Боба Марли. Появление Томмазо не слишком его заинтересовало: он даже не пошевелился, и, бросив нелюбопытный взгляд на нового сокамерника, вновь устремил взгляд в потолок.

   Томмазо медленно, точно пол камеры был скользким льдом, прошел к свободной койке и сел на нее. Он не знал, что ему делать, как себя вести. Что вообще делают люди, оказавшись в тюрьме? Он не знал. Тюрьма ассоциировалась с чем-то чужим, далеким и ужасным. В этой камере не было ничего ужасного, но в ней чувствовалось что-то безнадежно-тоскливое.

   Наконец он сообразил поздороваться с сокамерником. Тот равнодушно поздоровался в ответ. Похоже, от этого человека не стоит ожидать агрессии, хотя кто его знает. Мысли Томмазо путались, ощущение нереальности происходящего нарастало, точно он попал в какой-то сюрреалистический фильм. Внезапно он вспомнил, как пять часов назад мечтал увидеть солнце Рима. Сейчас в их квартире столовая залита солнечным светом, мать накрывает на стол, время от времени бросая взгляд в сторону прихожей. Мама его ждет и волнуется, почему он не отвечает на звонки. Мама его ждет, а он... Что с будет с ней, с отцом, с бабушкой, когда они узнают, что их единственный сын и любимый внук арестован в Амстердаме за перевозку наркотиков?

   При мысли о семье Томмазо сломался. Слезы потекли по его лицу, и ему было плевать, что сокамерник повернул голову и смотрит на него.

   - Ты здесь в первый раз? - сказал африканец скорее утвердительным, чем вопросительным тоном.

   Томмазо судорожно втянул воздух и кивнул.

   - А я в третий. Но в этот раз надолго. Случайно подрезал в клубе одного урода, а он взял и умер. А ты из-за наркоты, да?

   - Да, - кое-как справился со своими эмоциями Томмазо. - Но я тут ни при чем. Меня подставили. Это какой-то абсурд! Я ничего не понимаю.

   - Расскажи, как дело было, - предложил африканец, - покумекаем вместе.

   Томмазо заколебался на секунду, но понял, что сокамерник прав. Ему следует рассказать все, что случилось, хотя бы для того, чтобы справиться с хаосом мыслей и чувств, бушующих внутри.

   2

   Четыре дня тому назад Томмазо Веттини, девятнадцатилетний студент-искусствовед из Рима, сошел с трапа самолета в амстердамском аэропорту "Схипхол", обуреваемый двумя чувствами: легким самодовольством и не менее легкой грустью. С грустью все было просто: он должен был лететь вдвоем со своей девушкой, но в последний момент они поругались, и он полетел один. Самодовольство же, в принципе не свойственное Томмазо, проистекало из цели его визита.

   Студент смотрел на своих попутчиков чуть свысока, полагая, что эти пошляки направляются в Амстердам за травкой и приключениями в квартале красных фонарей. А вот он, утонченный эстет, будет любоваться старинными зданиями и работать в Стеделейкмюсеум - городском музее Амстердама, где находится коллекция работ "Арте повера" - группы итальянских художников 2-й половины 1960-х. Он был готов держать пари, что никто из его случайных попутчиков не слышал не только о такой группе, но и о самом Стеделейкмюсеум, и испытывал тайную гордость посвященного.

   Положа руку на сердце, визит в Стеделейкмюсеум не так уж обязателен - работ "Арте повера" хватало и в Риме. Но это будет смотреться круто: доклад по материалам поездки на семинаре, выступление с презентацией на студенческой конференции. К тому же ему давно хотелось побывать в Амстердаме. Лучше бы вдвоем, но Томмазо казалось, что в таком веселом и оживленном городе он останется в одиночестве только в том случае, если сам того захочет.

   Чисто внешне Амстердам не разочаровал Томмазо. До обеда он работал в музее, а потом бродил по улицам, впитывая город, такой своеобразный и так не похожий на его родной Рим. Он сделал кучу фотографий на айфон, катался на катере по каналам, посетил еще три музея, кроме городского, в том числе и музей Ван Гога. Город был прекрасен, но Томмазо так ни с кем и не познакомился. О нет, он не искал романтических приключений. Ему просто хотелось с кем-то потрепаться, обсудить впечатления, причем неважно с кем - с такими же туристами или с кем-то из местных. Однако, хотя языкового барьера не было - Томмазо хорошо говорил по-английски, а почти все голландцы знают этот язык, - все разговоры ограничились формальными и безэмоциональными диалогами с сотрудниками Стеделейкмюсеум. Оставалось постить фото в Instagram, обмениваться там комментариями с друзьями и раз в день общаться по телефону с родителями.

   И потому, когда незнакомец попросил разрешения сесть за его столик в кофе-шопе, Томмазо почти обрадовался: заскучал по живому общению.

   В кофе-шоп он попал случайно: проходил мимо и решил, что вечером накануне отъезда можно наконец поддаться любопытству и посмотреть, как устроены подобные заведения. Едва он вошел, сладковатый дым шибанул ему в нос, и Томмазо чихнул. В кафе царил приятный полумрак, но даже слабого красноватого света светодиодных светильников было достаточно, чтобы заметить: все столики, кроме одного, заняты. Томмазо взял меню и сел за этот столик. Пока он размышлял, съесть ли ему кексик с гашишем или ограничиться обычным кофе, откуда-то из клубов дыма возник этот тип - круглолицый, рослый, с розовой кожей и рыжеватыми волосами, лет двадцати восьми - тридцати на вид. Сначала он обратился к итальянцу "Руди!", как к старому знакомому, а когда Томмазо дал понять, что он ошибся, принялся извиняться.