– Все, кроме воли?

– Ораз Онданович, гляди – мой ферзь твоей ладье угрожает. Соберись с духом, заверши игру, – строго сказал Годунов.

И молодой воевода, вздохнув так, что это более напоминало змеиный шип сквозь зубы, увел ладью на другую линию. Но игра у него не ладилась, и боярин наконец сбил фигурки с шахматного поля.

– Боярыня моя приготовила тебе подарок. – Он взял с аналоя шелковый мешочек, протянул, и это означало, что беседа завершилась. – Всегда я тебе рад, вскоре увидимся – когда посольство будет звано представиться государю и на пир. И потом – когда я посла с присными у себя принимать буду. Коли хочешь, приготовь ему дары. А что он тебе дары привез – в том я не сомневаюсь.

– Благодарствую.

– Перстень не забудь, воевода.

Ораз-Мухаммад молча надел дорогой перстень на палец, а мешочек из китайского шелка сунул было за пазуху, но рубаха из самого тонкого холста не желала туда пролезть. Годунов невольно залюбовался тонким стройным станом воеводы, на котором замшевый бешмет сидел туго, как перстатые рукавицы на руках боярыни-щеголихи.

Потом воевода подошел к лавке, на которую поставил свою великолепную лисью шапку, с поклоном взял ее и надел на голову торжественно, как будто сам себя короновал.

Он умел держать себя в руках – обида на лице не отразилась. И боярин снова подумал: нельзя отдавать этого человека хану Тауекелю, самим нужен.

– Здрав будь, боярин, – хмуро сказал Ораз-Мухаммад, повернулся и вышел.

– Бог в помощь, воевода! – произнес вслед Годунов.

Суконная завеса двери, откинутая воеводой, колыхнулась и замерла.

– Ишь, недоволен… – пробормотал Годунов и, подождав малость, вышел в сени. Ораз-Мухаммада там уже не было.

Челядинцы повскакали с лавок. Косточки зерни покатились на пол.

– Олеша, вели заложить возника в санки и живо доставь мне Якушку, – сказал Борис Федорович. – Да не явно, а с черного крыльца. Да выманивай его поосторожнее. Чтобы – был человек, и вдруг нет человека. Как корова языком слизала.

– И то будет исполнено, – с поклоном ответил челядинец Олеша.

Якушка был крещеный татарин, которого Годунов ловко определил в семейство Ораз-Мухаммада. Хотя упрямый степняк предпочитал жить в юрте, но женщины его рода сообразили, сколь хороша изразцовая печь, да и к мыльне очень быстро привыкли. Мыльня холодной зимой – радость. Степнячки ею забавлялись и тешились – мыли друг дружке длинные черные косы, полоскали в травных отварах, потом сидели в тепле, в одних рубахах, сушили волосы и лакомились московскими заедками. А печи и мыльню кто-то же должен топить.

Был Якушка из казанского полона, привезен на Москву мальцом лет пяти, с родней, крещен Яковом, но свое татарское имя, Якуб, помнил и при нужде, по приказу Годунова, пускал в ход. Сошлись они вот как: Якушкин отец Юсуф, в крещении Федот, сумел угодить дядюшке Дмитрию Ивановичу, обрел покровителя, сына же Юсуфова Годунов-старший пристроил в Постельный приказ истопником; Годунов-младший старался держаться за дядюшку, в Постельном приказе бывал часто, а поскольку в грамоте был не силен, Якушка-Якуб охотно передавал на словах весточки от племянника дяде и от дяди племяннику. Он выучился говорить по-русски и ни разу не оплошал. Затем, когда царь решил женить юного Бориса Федоровича на Марье Скуратовой, Годунов-младший, предвидя свое возвышение, сам стал прикармливать Якушку и даже способствовал его женитьбе на татарской девице хорошего рода, также крещеной. Вскоре после того, как царевич Федор повенчался на Ирине Годуновой, Борис Федорович и вовсе забрал Якушку к себе, но не явно, а тайно, ему был необходим человек, хорошо принятый и в Татарской, и в Толмачевской слободе, что была поблизости. Когда же стало ясно, что привезенный из Сибири пленник – истинный воевода, Годунов отправил Якушку исполнять привычную ему должность на двор к Ораз-Мухаммаду да велел держать ухо востро. Там Якушка наловчился понимать и говорить на языке киргиз-кайсаков, который был татарскому вроде брата. Именно эта его способность сейчас потребовалась боярину.

Пока Олеша ездил за Якушкой, замысел созрел окончательно.

– Здравствуй, входи, садись, – сказал Борис Федорович своему лазутчику. – Да садись ты, потолкуем по-свойски. Не первый день, чай, знакомы. Угощайся.

Ораз-Мухаммад почти не прикоснулся к заедкам, только выпил кружку сбитня. Возможно, у его народа это что-то означало.

– Благодарствую, – сказал татарин, быстро перекрестившись на образ Николы-угодника в углу горницы.

– Смокву возьми, пастилу. У нас – свое, не купленное.

Отказать – значило бы обидеть боярина, и Якушка взял свернутый в трубочку пласт сливовой смоквы, откусил и всем видом дал понять: лакомство отменное.

– Дельце есть. Справишься – дам знатное приданое дочке. Ты знаешь, я не скуп.

– Говори, боярин, – ответил Якушка.

Он был невысок, плотного сложения, одет на татарский лад, а крест-тельник не на гайтане носил, а зашитым в бешмет – так велел боярин, обещав, что сам все растолкует попу, к которому Якушка, втайне от Ораз-Мухаммада, в Великий пост пойдет на исповедь.

– Пойдешь на Крымский двор, где скоро поселится киргиз-кайсацкое посольство. Придумай сам, какой товарец для начала потащишь им на продажу. Я велел, чтобы ни купчишек туда не пускали, ни посольских со двора не выпускали, вся торговля будет вестись у ворот. Сойдись там с молодцами, товарец за бесценок отдай, потихоньку обещай Москву показать. Они тебе скажут: их-де стерегут. А ты им: свой человек и выпустит, и обратно на Крымский двор пустит. Я же прикажу, чтобы тебе ни в чем препоны не было. Там у меня стрелецкие караулы вдоль забора уже шатаются, но дырка непременно есть, не может такого быть, чтобы забор без дырки. Калитка уж точно есть. Сегодня вечером должен прибежать стрелец, рассказать, что там да как. Я же покажу ему тайный знак, чтобы и товарищам передал, пусть бы тебя по этому знаку пускали и выпускали.

– Что за знак?

– А вот.

Боярин взял с аналоя красивые янтарные четки.

– Четки и у христиан есть, и у людей магометанской веры, – добавил он. – На, спрячь. Как условишься с гостями, более уж к воротам не ходи, а только в калитку. На Крымском дворе пробивайся не к самому послу, а к тем, кто ближе к нему. Посол тоже сгодится, но, сдается мне, побоится что-то затевать. Обещай им любые товары, любую помощь. Действуй так, чтобы киргиз-кайсаки вскоре уразумели – ты человек не простой. Когда о тебе донесут их Кул-Мухаммаду либо, что лучше, еще кому из свиты, тот человек тебя призовет к ответу. И ты скажешь: есть-де на Москве знатный человек, который ищет дружества, а иного пути не находит. Имени не называй. Только намекни, что за услуги хорошо платит. И коли явится, что гости дорогие не прочь с тем знатным человеком сойтись, придешь ко мне и обо всем доложишь. Потом через тебя передам тому, кто готов мне послужить, дар. Да все разговоры слушай, особливо же про нашего киргиз-кайсацкого воеводу. Как знать – не задумают ли выкрасть.

– Как скажешь, боярин, все будет исполнено, – обещал Якушка.

– Про воеводу ты все не хуже моего знаешь. Может, захотят через тебя ему грамотку передать, так ты бери.

– Возьму.

– И ежели кто-то из наших, московских, с ними сговориться попытается, тут же доложи.

– Доложу, боярин. А как быть с воеводой? Он ведь, поди, искать меня станет.

– Скажись больным. Растолкуй ему – в спину вступило, будешь жить у костоправа, он тебе в мыльне станет спину править, а после мыльни и такой правки лежать надобно, не по Москве шастать.

Якушка усмехнулся.

– Знак нужен, – сказал татарин. – Коли случится мне прислать к тебе, боярин, человека, чтобы на словах передал…

– Знак? – Годунов обвел комнату взглядом, взгляд зацепился за книгу на аналое. – Пусть скажет: он-де принес на продажу старую книгу, книгу… Хм, книгу…

Тут он вспомнил: недавно дочери, Аксиньюшке, купили «Златоструй», поучения Иоанна Златоуста, и дочь обещала вслух его батюшке с матушкой почитать.